Так и прошла эта долгая ночь.
На следующее утро, с трудом доковыляв до кухни, он так не и понял, как сумел пережить эту ночь. Голова болела, во рту — словно коровы побывали. А желудок взбрыкивал, как дикий мустанг. Колт рухнул на стул в самом дурном расположении духа.
— Она тебя выкинула, да? — Куки брякнул перед ним кружку с кофе.
У Колта не было сил даже поднять кружку. Он наклонил голову и начал отхлебывать обжигающий напиток.
— Кофе приведет тебя в порядок. Не дело женатому мужчине шляться по кабакам с компанией шумных дружков.
Колт положил, пульсирующую голову на стол и пробормотал:
— Я уже говорил тебе, мы не женаты. Не по-настоящему. Не навсегда. Сугубо деловые отношения.
— Говори это нашей прекрасной девочке, — кок шлепнул перед своим хозяином тарелку с яичницей. От стука тарелки о деревянную столешницу в голове Колта так стрельнуло, что она чуть не лопнула.
Он едва поднял голову.
— Это была ее идея. — Живот крутило. Избегая пристального взгляда повара, Колт отодвинул от себя отвратительную на вид яичницу.
— Так вот почему у нее с утра были такие красные, опухшие глаза.
Сердце Колта перестало биться на целую секунду.
— Она плакала?
Ответом ему был осуждающий взгляд Куки.
Колт нахмурился. Он не поехал бы, если бы знал, что из-за этого она так расстроится. Черт, уже через пятнадцать минут пребывания в этом шумном, вонючем баре ему захотелось домой. Почему человек, будучи в здравом уме, вместо Кэти выбирает какой-то прокуренный бар?
Хороший вопрос. Зачем он туда пошел?
— Я никогда раньше не видел, чтобы Кэти плакала.
— Это потому, что она старается плакать так, чтобы никто не видел ее слез.
Колт не представлял, из-за чего Кэти могла плакать. Но ведь еще вчера вечером он тоже представить себе не мог, что она вытряхнет его из кровати.
— Может, она заболела?
— Заболела из-за тебя. — Махнув рукой, Куки снова подсунул тарелку с яичницей Колту под нос.
— Куки, я тебя убью.
— Не-а.
— Это почему же?
— Джетт тебя опередил. Он предупредил, что сегодня ты, скорее всего, захочешь убить любого, но чтобы мы не обращали на это внимания.
— Вот нахалы! Шайка наглецов!
— Ты хоть собираешься очухаться к вечерним событиям?
Колт застонал: он совсем забыл о сегодняшнем городском фестивале.
Хотя центр еще не был достроен, Кэти считала, что ежегодный праздник «Одинокой звезды» в городе Реттлснейке, штат Техас, как раз подходящее время для знакомства с горожанами, а заодно и для самой простенькой рекламы. Она наняла пару подростков, которые на параде будут тащить тележку с книжками и воздушными шарами. Они будут раздавать детям шары, а взрослым — брошюры с описанием будущего центра.
Она записала Эвана участником соревнования на звание самого прекрасного младенца и была уверена, что победит именно он. Более того, она потребовала, чтобы Колт снял все это на видео. До того, как она выбросила его из кровати, Колт должен был везде сопровождать Кэти.
Провести целый день бок о бок с горожанами Реттлснейка! Все это прекрасно, за исключением одной проблемы — он, Колт, точно не самая любимая персона Кэти.
— Ты задумал убить меня, Куки? — спросил Колт.
— Мне это приходило в голову, — признался Куки, скрестив руки на необъятном животе. — Но, убитый, ты будешь уже не так полезен. И потом, ты слишком упрям, чтобы умереть. И это разобьет сердце мисс Кэти, а я не склонен добавлять ребенку неприятностей. Хватит и того, что ты постарался.
— Что это значит?
— Научись ценить ее, пока не поздно.
— Я ценю ее, — возразил Колт. — Если бы не Кэти, мы с тобой так и гадали бы, как надевать на Эвана его распашонки и при этом не сломать ему шею. И мы уж точно свихнулись бы от ночных променадов, когда у него начинались колики.
— Я не это имел в виду, и ты это отлично знаешь. В один прекрасный день какой-нибудь ковбой, у которого мозги между ушами, а не в штанах, прискачет сюда и увезет ее.
— Черта с два! — Колт вскинул голову и застонал от боли.
— Что ж, это обнадеживает. Возможно, ты не такой тупоголовый, как я думал. — И Куки отправился на кухню.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
— Не волнуйся, Эван. Ты будешь там самым прекрасным младенцем.
Кэти отступила, чтобы полюбоваться на произведение своих рук. На праздник она купила Эвану костюм техасского рейнджера, темно-синий берет и теннисные туфли. Но потом она переменила свое решение и для участия в конкурсе младенцев одела его в наряд ранчеро. Другие мамаши могут выбирать смокинги или фраки, но Эвана опекает владелец ранчо, и, значит, малыш должен выглядеть соответственно.
Эван, казалось, понимал, как она им гордится, размахивал пухлыми ручками и что-то говорил ей, счастливо улыбаясь во весь рот. Два крошечных белых зубика сахариночками поблескивали на нижней десне.
— Ох, как же я тебя люблю, — она бросилась его обнимать.
Ей хотелось, чтобы он никогда не чувствовал себя одиноким, брошенным, не имеющим корней.
Если только они не услышат о Наташе Паркер.
Одна лишь мысль об этом вызывала боль в груди Кэти. До тех пор, пока не нашлась мать, Кэти сможет видеть Эвана каждый день, даже после развода. Но это были эгоистические мысли, а Кэти слишком любила Эвана, чтобы отказать ему в материнской любви.
А что, если Наташа никогда не вернется? А если она найдется, но не захочет признать своего удивительного сыночка?
— Ну и попали же мы с тобой в переплет, Эван, — она так крепко прижала к себе ребенка, что он начал ерзать и молотить ручонками по ее груди и плечам.
— Эй, вы, двое, готовы?
При звуке голоса Колта Кэти повернулась. Великолепный ковбой лениво прислонился к дверному косяку.
— В Реттлснейке намечается большая вечеринка с танцами.
На его лице не было никаких признаков гнева, зато Кэти почувствовала, как загорелись ее щеки. Может быть, он и не сердится, зато сердится она. Впрочем, гнев немного поутих при мысли о том, что если бы она была более покладистой, то, возможно, Колт и не отправился бы никуда.
— Если хочешь пойти вместе с ним, прекрасно, — надменно ответила она.
— Как же я могу пропустить коронование самого красивого младенца во всем городе Реттлснейке?
Ее напряжение сразу спало. Если он не вспоминает о том, что произошло ночью, значит, так тому и быть. Он не обещал ей преданности, как она не обещала спать с ним. Кэти рассердилась на себя за то, что слишком много об этом думает.
