— К вам домой? На Виллу?..
— Да, Жоан вам объяснит, где это. Всего доброго.
— Я знаю этот дом, сеньора, хотя уже целую кучу лет там не был. Всего хорошего. И счастливого пути...
Но, не дослушав его, Норма повесила трубку.
Тетрадь 3 Золотая рыбка
На бульваре Маре-де-Деу-де-Монсеррат есть особняк в стиле модерн. Этот дом с позолоченными башенками прячется под сенью сосен и елей и отгорожен от улицы бесконечно длинной оградой. На дворе лето 1943 года — ты еще не родилась, любовь моя... В неторопливых сумерках того далекого лета башенки сверкают, как чистое золото, и мы, оборванные уличные мальчишки, слоняемся вокруг таинственного дома и мечтаем о приключениях.
Особняк, о котором идет речь, называется Вилла Валенти; чуть позже он превратится в маленький рай, подаренный мне судьбой — прости, любовь моя, эту заносчивость, — там ты родилась четыре года спустя. Эта роскошная вилла и поныне украшает наш квартал и мои воспоминания. У массивных ворот из кованого железа красуется крылатый дракон, попирающий чугунные лилии; в драконьей пасти желтеет гнилой мандарин, насаженный на острый, как кинжал, язык. Самый настоящий мандарин. Интересно, кто его туда запихнул? Я хочу есть и сейчас его слопаю, говорю я Фанеке, нашему главарю. Одна половинка мандарина выглядит вполне сносно, и у Фанеки тоже текут слюнки. Мы бросаем монетку, и мандарин достается ему... Тот лучезарный воскресный вечер, когда я впервые вошел в сад возле особняка, я помню так, словно это случилось сегодня. И попал я туда не как уличный воришка, а как гость. Все началось еще накануне, в субботу. Я снова вижу, как мы, местная шпана, карабкаемся на решетчатую ограду и тайком обрываем эвкалипты, склоненные под тяжестью осенних листьев, похожих на медные стилеты. Давид, Хайме, Рока, Фанека. Еще не решено, как провести вечер: обшарить парк Поэль и Лысую гору или покататься по улицам на роликовой доске. Давид предлагает сходить в пансион «Инеc», на кухню: вдруг кухарка, сеньора Лола, угостит нас чем-нибудь в полдник. Трое соглашаются и уходят, а мы с Фанекой остаемся полноправными хозяевами роликовой доски — настоящего метеора с колесами-подшипниками, рулем-веревкой и тормозами из старых башмаков.
Удерживая равновесие, я встаю на доску и сперва осторожно еду на ней, а затем проделываю сложный трюк переплетаю руки и ноги и, к изумлению уличных зевак, превращаюсь в Курящего Паука. Фанека — у меня за спиной, вцепившись в меня, щурит глаза навстречу ветру и издает наш боевой клич: «Кроличьи шкурки беру-у-у!» — протяжный крик старьевщика, который обходит квартал за кварталом, скупая за гроши бумагу, тряпье, бутылки и кроличьи шкурки. С давних пор наш любимый маршрут пролегал по улице, идущей круто под уклон от Кармело до собора Саграда Фамилия, откуда мы сломя голову вылетали на улицу Сардения. Но этим летом мы открыли новый путь: по бульвару Маре-де-Деу-де-Монсеррат к Орте. Здесь больше поворотов и больше риска. Еще до улицы Картахена дорога дважды круто поворачивает, а дальше, справа, начинается длинная ограда Виллы Валенти, она тянется вдоль всего тротуара, скрывая за собой тенистый парк. Над кронами деревьев возвышаются отливающие золотом крыши, а чуть поодаль, в сухой каменистой низине притаилась старенькая часовня Гауди, украшенная металлическими масками. Сколько раз мы с Фанекой, взвалив роликовую доску на плечи, слонялись по этой улице и забирались на ограду, стараясь разглядеть среди зеленых ветвей позолоченную крышу особняка и массивные керамические вазы, окружавшие пруд со стоячей водой.
— Когда-нибудь, — сказал однажды Фанека, — я перелезу через ограду и искупаюсь в пруду.
— Размечтался, — ответил я.
— По-моему, в башне никто не живет. Ни разу не видел хозяев.
— Вряд ли. Просто настоящие богачи редко выходят наружу.
Но в этот субботний вечер калитка в сад открыта, и высокий господин в белом костюме и белых туфлях, стоя у калитки, внимательно следит, как вниз по улице летит роликовая доска с двумя оборванцами. Особенно поражает его юный акробат, который, головой вниз, а задом вверх, управляет летящей махиной: мальчик-тарантул, сложенный пополам, с папиросой во рту и голыми ступнями, прижатыми к затылку.
— Посторони-и-и-ись! Береги-и-ись!
Какие-то зеваки на тротуаре тоже замирают и, разинув рот, глазеют на наши сумасшедшие фокусы. На втором повороте улицы Картахена доска сильно забирает в сторону, колеса скребут бортик тротуара, я теряю равновесие, и мы кубарем катимся к подножию ограды, окружающей Виллу Валенти, прямо к сверкающим туфлям господина в белом костюме. При падении мой несравненный Курящий Паук разваливается, но, поняв, что я цел и невредим, я снова превращаюсь в него и подбираю с асфальта папироску. Балансируя и покуривая, я бормочу несколько ругательств и спокойно дожидаюсь Фанеку, который свалился в нескольких метрах позади меня и расшиб коленку. В этот миг на тротуаре раздаются шаги, перед моим носом вырастают белоснежные штиблеты, и я слышу взволнованный голос:
— Ты не ушибся, паренек?
— Нет, сеньор, — отвечаю я, пятясь как рак.
— Где ты научился так скручиваться? Ты работаешь в цирке?
— Меня научил один мамин приятель.
Прежде чем продолжить свой рассказ, я должен кое-что объяснить. Господин в белом костюме обратился ко мне по-испански, потому что услышал мои испанские ругательства. Сам же он был каталонец, как и я. Но все уличные оборванцы, мальчишки из моей компании, были южане из Мурсии или Андалусии. Особенно выделялся Фанека, который родился в маленьком андалусском селении недалеко от Гранады и говорил с таким чудовищным южным акцентом, что его с трудом понимали. Со своими друзьями я всегда объяснялся на их языке. Моя бритая голова и оборванный вид довершали картину: элегантный сеньор принял меня за нищего испанца, потомка иммигрантов, какими в то время кишел наш квартал. Однако это было как раз то, что ему требовалось.
— Нам нужен такой парнишка, как ты... Да еще и папиросу держишь ногой. Потрясающе.
— Да, сеньор. Я и на гармошке умею ногами играть.
— Ну и ну! Сколько же тебе лет?
— Десять.
Мало-помалу я освобождаю руки и ноги и принимаю нормальное положение. Подходит Фанека и усаживается рядом со мной, потирая ушибленную коленку. Господин в белом костюме рассматривает меня с большим любопытством. Он высок ростом, у него дружелюбное лицо и пышные седые волосы. Поразмыслив, он спрашивает:
— Откуда ты, малыш?
— Я живу на улице Верди, в верхней части.
— А как тебя зовут?
— Хуан.
— Хочешь заработать дуро?
— А что я должен делать?
— В точности то же самое, только без папиросы. Приходи завтра в пять вечера, и я тебе все объясню.
— Прямо сюда?
— Прямо сюда. Войдешь и спросишь сеньора Виктора Валенти. Это я. Да, и еще кое-что. — Он достал из кармана сложенный вдвое листок бумаги с отпечатанным на машинке текстом. — Это стихотворение на каталонском. Я хочу, чтобы к завтрашнему дню ты выучил его наизусть. Ты ведь говоришь немного на нашем языке?
