На деньги, вырученные от продажи «Ти-Берда» и мебели из гостиной в Грейт-Нек, мы с матерью взяли напрокат две кровати, комод, кухонный стол и два стула. Для гостиной купили два раскладывающихся пляжных стула. После того как мы приобрели полуразвалившийся «Фольксваген-Жук» 1968 года, у нас осталось семьсот пятьдесят долларов, которые мама хранила в морозилке.
Вскоре после того, как мы приехали, тетя Рут и двоюродные сестры с братом отвезли нас в Рохайд, макет города посреди пустыни, где была искусственная золотая шахта, искусственная тюрьма и даже искусственные жители. У центрального въезда в город рядом с крытыми фургонами вокруг костра стояла группа ковбоев-манекенов. Из громкоговорителей, спрятанных в кактусах, раздавались их хриплые голоса. Они опасались апачей, змей и плохой погоды. И еще Большой Неизвестности, которая простиралась за Рио-Гранде. «Если мы не перейдем Рио-Гранде к августу, — сказал манекен, — мы пропали». Остальные мрачно закивали. Мы с Макграу тоже закивали. Я был вдалеке от дома, окруженный со всех сторон пустыней, — крытый фургон мало чем отличался от многоместного автомобиля тети Рут.
Мы пошли по искусственному городу вдоль главной улицы, которая начиналась у салуна. За нами стелился дым от костра манекенов. Прежде я считал дым от горящего дерева в Манхассете одурманивающим, но аризонский дым был еще более душистым, волшебным, состоящим из ароматов, которых я не мог распознать. Шерил сказала, что это орешник, полынь, перо и мескитовое дерево. Звезды в пустыне тоже оказались лучше, ярче, чем в городе. Каждая была как карманный фонарик, который кто-то держал у моего лица. Я посмотрел наверх, набрал полные легкие чистого воздуха пустыни и решил, что Шерил права. Это рай. Горы, кактусы, кукушки — все, что казалось поначалу таким странным, теперь обнадеживало меня. Нам с мамой не помешало бы что-то новое, и это было как раз то, что нужно. Я уже чувствовал разницу. Голова моя была светлее, а на сердце легче. Привычная тревога отступила. Больше всего меня радовало то, как выглядела мама. Она перестала смотреть в пустоту, и ее энергия, казалось, удвоилась.
Вскоре после нашей поездки в Рохайд мама позвонила тете Рут, чтобы спросить, не хочет ли Макграу поиграть со мной.
— Никто не отвечает… опять, — сказала она, положив трубку. — Как может никто не отвечать в доме, где живет восемь человек?
Мы поехали к дому тети Рут и постучали в дверь. Заглянули в окно. Никаких признаков того, что кто-то дома. Когда мы вернулись в нашу квартиру, мама позвонила в Манхассет — это было для нас неслыханной роскошью. Пожалуй, первый междугородный звонок в истории нашей семьи. Быстро переговорив с бабушкой, мама повесила трубку. Лицо у нее побелело.
— Они уехали.
— Что?
— Тетя Рут и твои сестры с братом уже на пути в Манхассет.
— Навсегда?
— Думаю, что да.
— Когда они уехали?
— Я не знаю.
— Почему они уехали?
Она посмотрела на меня пустыми глазами.
Мы так и не узнали. Единственное, что мы могли предположить, что тетя Рут и дядя Гарри поссорились, он уехал обратно в Нью-Йорк, и она отправилась за ним. Но наверняка сказать было нельзя, а тетя Рут не из тех, кто стал бы объяснять.
Без моих двоюродных сестер и брата Аризона за одну ночь превратилась из рая в чистилище. Стало жарко, страшно жарко, а до лета еще оставалось несколько месяцев. В «фольксвагене» не было кондиционера, и когда мы с мамой ехали в магазин за прохладительными напитками, со всех сторон нас обдавало жарой, а на горизонте не было ничего, кроме вихрей пыли и перекати-поля. На фотографии того времени, на которой я жду школьный автобус, я выгляжу как первый мальчик на Марсе.
Чтобы развлечься, на закате мы с мамой выезжали на прогулки. В Аризоне, однако, не было ни домов на побережье, на которые можно было бы посмотреть, ни Шелтер-Рока. Только безбрежная, плоская пустыня.
— Давай вернемся в Манхассет, — сказал я.
— Мы не можем вернуться, — ответила мама. — Мы все продали. Я ушла с работы. Мы здесь. — Она посмотрела вокруг и покачала головой. — Здесь… наш дом.
Как-то раз в субботу, помогая маме распаковывать последние коробки с нашими пожитками, присланные бабушкой, я обнаружил синий прибор длиной в два фута, который был похож на поршень с ручкой с каждой стороны. Это был волшебный увеличитель груди, согласно надписи на коробке, в которую он был упакован. Я решил его испробовать.
— Чем ты, черт возьми, занимаешься? — спросила мама, увидев, как я, сняв рубашку, сжимал прибор перед зеркалом.
— Увеличиваю грудь.
— Это для женщин, — сказала она. — Тебе он не увеличит грудь. Дай сюда.
Нахмурившись, она забрала у меня прибор. По выражению ее лица я понял, что иногда бываю для нее такой же загадкой, как и она для меня.
— Тебе скучно, так ведь?
Я отвел глаза.
— Давай съездим в искусственный город, — предложила она.
У входа в Рохайд мы поздоровались с механическими ковбоями-манекенами. «Если мы не перейдем через Рио-Гранде к августу…» Мы зашли в салун, и мама купила две банки лимонада и пакет попкорна. Сигарный запах в баре напомнил мне о «Диккенсе». Интересно, подумал я, проходят ли у них еще пирожковые бои. Мы сидели на скамейке возле салуна и передавали пакет с попкорном из рук в руки.
Вдруг посреди улицы началась перестрелка. Четверо мужчин сказали шерифу, что собираются захватить город прямо сейчас. Они вытащили пистолеты. Шериф тоже достал пистолет. Бац! Шериф упал.
— Их было больше, — заметила мама. — И они были лучше вооружены.
Когда мертвый шериф встал и отряхнул с себя пыль, мама повернулась ко мне. Она сказала, что мне нужно съездить на лето в Манхассет.
— Это для нас единственный выход, — сказала она. — Я не могу оставить тебя одного в квартире на все лето. Одно дело несколько часов после школы, и совсем другое — целых три месяца. А пока ты гостишь в Манхассете, у меня будет возможность работать сверхурочно, найти подработку и, может быть, отложить деньги на мебель.
— Как же ты справишься без меня? — спросил я.
Она смеялась, пока не поняла, что я не шучу.
— Со мной все будет хорошо, — ответила она. — Время пролетит быстро. Тебе будет весело, а я буду знать, что ты не скучаешь и живешь с людьми, которых любишь.
— Где ты возьмешь деньги на билет на самолет?
— Возьму кредит и разберусь с этим позже.
Мы никогда не разлучались даже на три дня, а мама предлагает расстаться на три месяца? Я пытался спорить, но все уже было решено. Наша двусторонняя демократия превратилась в благожелательный диктат. Но, может, это и к лучшему. Я не смог убедить маму, что перспектива увидеть Макграу и двоюродных сестер меня не прельщает. В ту пору я еще не очень хорошо умел врать.
В ночь перед моим отъездом, пока я спал, мама написала мне письмо, которое отдала перед посадкой на самолет. Она писала, что мне нужно заботиться о бабушке и не ссориться с двоюродными сестрами и братом и что она ужасно будет по мне скучать, но знает, что в Манхассете мне будет хорошо. «У меня нет денег, чтобы отправить тебя в летний лагерь, — писала она. — Поэтому Манхассет будет твоим лагерем».
