I
В июне, после заключительных экзаменов, Бэзил Дюк Ли и пятеро других выпускников школы Сент-Реджис сели в поезд, идущий в западном направлении. Двое вышли в Питтсбурге, один сделал пересадку в Сент-Луисе и еще двое доехали до Чикаго; с этого момента Бэзил остался в одиночестве.
Первый раз в жизни ему захотелось покоя, но вздохнуть полной грудью не получалось: учебный год выдался неудачным, хотя к концу все кое-как утряслось.
В дорогу он надел шляпу дерби с почти плоской тульей, по моде двенадцатого года нынешнего века, и строгий синий костюм, из которого слегка выросло его тянущееся кверху тело. А душой он попеременно являл то бестелесного духа, что витает в облаках впечатлений и эмоций, практически не ощущая себя как личность, то напористого честолюбца, отчаянно пытающегося самостоятельно направлять стремительный поток событий, которые знаменовали его превращение из мальчика в мужчину. Он уверовал, что упорством можно добиться чего угодно — на этом принципе сейчас построена вся американская система образования, — а его фантастическое честолюбие постоянно задавало ему слишком высокий уровень притязаний. Он хотел стать выдающимся спортсменом — ярким, популярным и неизменно счастливым. В ходе минувшего учебного года в школе, где ему доставалось за «выпендреж», и предшествующих пятнадцати лет сугубо домашнего воспитания он приобрел склонность к ненужной рефлексии, а это препона для наблюдательности, с которой начинается мудрость. Понятное дело, для успешного покорения мира ему требовалось осознать, что он испытал себя в борьбе.
Во второй половине дня он слонялся по улицам Чикаго, избегая столкновений с преступными элементами. Купил детектив под заглавием «Во мраке ночи», а в пять часов забрал из вокзальной камеры хранения свой чемодан и сел в поезд, следовавший по маршруту Чикаго — Милуоки — Сент-Пол. В вагоне он сразу же увидел знакомое лицо: Маргарет Торренс, как и он сам, ехала домой на лето. Ей было четырнадцать; девушка серьезная, она по сложившейся традиции считалась красавицей, поскольку в детстве была прелестным ребенком. Полтора года назад, запыхавшись от долгой борьбы, Бэзил исхитрился поцеловать ее в лоб. Сейчас их встреча оказалась необычайно радостной; в первый миг каждый воплотил для другого родной дом, синие небеса прошлого и летние вечера будущего.
Они с Маргарет и ее матерью сидели теперь в вагоне-ресторане. Маргарет отметила, что это уже не тот сверх меры самоуверенный мальчик, какого она знала в прошлом году; живости в нем поубавилось, зато на лицо легла печать задумчивости (оставленная его недавним открытием, что у других людей тоже есть воля, причем не слабее, чем у него, да еще и авторитет — посолиднее), которую Маргарет истолковала как милую грусть. В его облике все еще сохранялось памятное ей выражение успокоенности после борьбы. Он всегда ей нравился: Маргарет принадлежала к тому типу дисциплинированных, старательных школьниц, которым он порой внушал симпатию, но не мог ответить взаимностью; теперь ей не терпелось рассказать всем и каждому, что он — просто чудо.
После ужина, заметно продвинувшись в западном направлении среди темных, обширных фермерских угодий, они вернулись в экскурсионный вагон и устроились в безлюдном открытом отсеке. Разговор у них шел о знакомых о поездках во время пасхальных каникул, о пьесах, которые удалось посмотреть в Нью-Йорке.
— Бэзил, мы покупаем автомобиль, — сообщила она, — и я буду учиться вождению.
— Великолепно. — Он был далеко не уверен, что этим летом дед пустит его за руль допотопного электромобиля.
Свет из вагона падал на юное личико, и Бэзил, радуясь скорому возвращению домой, невольно выпалил:
