Кажется, ей вовсе не нужно было, чтобы он отвечал. Но он ответил.
— Я понимаю тебя, а это больше, чем просто уважение.
И снова улыбнулся, а она взглянула на него почти враждебно.
— Кроме того, — добавил он, — ни государство, ни моя служба, ни даже эта война никак не связаны с тем, что я чувствую к тебе. Ты — моя душа. Вот и все.
Вот и все… Маша досадливо поморщилась. Что правда, то правда — если уж мужчины что-то вобьют себе в голову, то потом этого ничем не выбьешь. Тут, наверное, повинна физиология. Они склонны загораться. Сначала загораются пониже пояса и повыше колен. Железа начинает работать, как мощный генератор. Стоит только подумать об объекте вожделения, как начинает ныть мошонка. На удивление скоро все, что еще недавно казалось первостепенным, отходит на второй план. Отфильтровывается одна ключевая идея. Они хотят, а прочее не имеет никакого значения.
— Все, что ты делаешь, кажется тебе совершенно естественным и правильным, — устало сказала Маша. — Тебе, к примеру, и в голову не приходит, что даже пролитая русская кровь не может оправдать того, что здесь происходит. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Вот ваш главный принцип. Раз уж влезли в драку, то нужно во что бы то ни стало выйти победителями…
— Отчего же, — вздохнул полковник, — ведь ушли же мы из Афганистана.
— Ушли! — качнула головой Маша. — Разве это так называется? Вы убрались восвояси едва волоча ноги. Знаешь, ваши войны чрезвычайно напоминают половое упорство патологического самца, который тупо долбит самку до тех пор, пока не задолбит до полусмерти или не измочалится сам. Армия наваливается на страну, как мужчина на женщину, и очень скоро мы становимся свидетелями безрезультатного, но оттого не менее прискорбного изнасилования. Мы наблюдаем, как сжигаемый вожделением импотент снова и снова пытается добиться хоть какого-то результата… Впрочем, все последние войны в мире похожи одна на другую…
Полковник дождался, пока Маша выговорится, а потом задумчиво проговорил:
— Все правильно. Но, что касается армии, позволь одно уточнение… — Он смущенно улыбнулся. — Дай только подобрать слова. Уж больно лихие у тебя аллегории. Сразу видно образованного человека… Армию, а тем более ту ее часть, которая непосредственно участвует в боевых действиях, никак нельзя сравнить с патологическим, как ты говоришь, самцом. Уж если кто и патологический самец, так только не армия. Может, это государство, правительство… не знаю… А армия… — он снова улыбнулся, — это, скорее, несчастный намозоленный член этого самого самца, которым всю дорогу и пашут, и куют, и груши околачивают…
Маша только руками развела. Может быть, и так. Однако война на Кавказе продолжалась. Продолжалась война и в ее собственной душе.
— Полковник Волк, завтра я улетаю в Москву, — наконец сказала она. — На некоторое время мне придется расстаться с кавказским сюжетом.
— Знаю, — ответил он, ласково погладив Машу по щеке. — Я знал это еще неделю назад.
Полковник Александр Вовк прошел отличную армейскую школу, но его никто не научил распознавать дальнейшие намерения женщины, которая так легко позволила ему овладеть ею в гостиничном номере. Маша, напротив, понятия не имела ни о тактике, ни о стратегии, однако, вымуштрованная строгой мамочкой, прекрасно ориентировалась на местности и преуспела в искусстве рекогносцировки.
Пусть уж лучше он считает ее стервой.
— И не требуй от меня никаких обещаний, — предупредила она, уверенная, что именно это сейчас последует. — Ты должен понять, что я никогда не смогу дать тебе то, в чем ты нуждаешься и чего безусловно заслуживаешь.
Он не ответил. И, кажется, даже не удивился. Просто сидел и попыхивал трубкой. А поскольку он молчал, Маше снова пришлось заговорить и развивать предыдущую свою мысль.
Он как бы даже снисходительно слушал ее сбивчивый женский бред о том, как и что она не сможет для него сделать. Он лучше нее понимал, что если только она допустит для себя возможность противоположного, то значит допустит возможность своего женского счастья. Не могла же она, в конце концов, собственноручно поколебать равновесное состояние своей души, которое ей удалось обрести, примирившись с мыслью, что вся ее жизнь — это борьба и страдание. Признание собственной слабости для женщины — худшая зараза.
— Ты только не подумай, что это из-за нездорового тщеславия или потому, что я такого уж высокого мнения о своей профессии и работе на телевидении… — добавила Маша. Все-таки ей не хотелось, чтобы в результате он счел ее законченной дурой. — Конечно, я безумно люблю свою работу, но это не значит, что я синий чулок… Хотя и это не важно… В общем, я уверена, что в конце концов ты бы просто сам от меня устал и я была бы тебе в тягость, как теперь Оксана-Маша демонстративно вздохнула. Пусть думает о ней, что хочет.
— Это все? — поинтересовался он, внимательно разглядывая Машу своими большими добрыми глазами.
Ей захотелось броситься к нему в объятия, но вместо этого она проворчала:
— Нет, не все… Кстати, скажи, почему у вас с Оксаной нет детей? С ее стороны это, кажется, было не слишком мудро.
— Дело не в ней, — спокойно ответил он. — Думаю, ты понимаешь, что не так-то просто заиметь ребенка от мужчины, который почти не появляется дома.
— Но ведь ты говорил, что она повсюду следовала за тобой. Из гарнизона в гарнизон…
— Так и есть. Но я-то находился то в поле, то на учениях.
— А где она сейчас? — спросила Маша.
— В Минеральных Водах.
Вот как. Значит там, где они впервые увидели друг друга.
— Очень хорошо, — покраснев, сказала Маша. — Я хочу, чтобы ты знал: я не собираюсь еще раз ломать свою жизнь. С меня и прошлых впечатлений довольно. Я ничего не собираюсь менять и не пытаюсь стать другой. Да я и не смогу стать другой, если это требует от меня человек, который меня не понимает…
Он улыбнулся.
— На самом деле ты совсем не такая, какой хочешь быть. Ты гораздо лучше.
Она снова хотела возразить, но на этот раз он решительно ее остановил.
— Я тебя выслушал. Теперь, пожалуйста, послушай меня. — Он нежно взял ее руку в свои ладони и бережно погладил. — Я хорошо понял, мне нельзя даже намекать о том, чтобы мы были вместе. Иначе ты просто сбежишь. Если мне потребуется проникнуть в твою жизнь, я должен соблюдать величайшую осторожность. Как разведчик в тылу противника.
— Ты слышал, что я сказала? — воскликнула Маша, потому что уже чувствовала на глазах слезы. — Я ничего не собираюсь менять, и поэтому тебе лучше вернуться к своей Оксане.
— Разве я против того, чтобы ты ездила по самым опасным дорогам, гуляла по минным полям и горным ущельям? Я не собираюсь даже заикаться об этом. Я прекрасно понимаю, что в этом состоит твоя работа, твоя жизнь… А значит, и моя.
— Ты не понимаешь одного. Я всегда буду такой. Подумай об этом!
