К сведению всех мерзавцев!
Фельдфебель Пауль Шлюнц.
Родился в день рождения фюрера, 20 апреля.
Ухожу из жизни 3 мая (1938 г.).
Жаль, что он не составит мне компанию.
В другой стороне стены было написано очень крупными буквами:
Эсэсовец Борис Браузе,
Расстрелян варварами-немцами 7.4.1938 г.
«Мне обещан был путь в Валгаллу,
Но не мог я принять их взглядов,
И поэтому ухожу в другой край,
К еврейскому Богу в рай.
А оберштурмбаннфюрер Риттер
Может совать себе это в очко
Каждое Рождество! Хайль мне!»
Под окном было краткое, четкое послание:
Ухожу из жизни завтра в 4 часа
С немецким прощанием.
Гельмут Венцель, штурмовик СС.
P.S. Можете все поцеловать меня в задницу.
Для выразительности он нарисовал две свастики, перед своей фамилией и после нее. Некий политический философ из девятой камеры написал на потолке:
Что такое, в сущности, марксизм?
Это неарийский дедушка
Национал-социализма!
Теперь мы сидели втроем в этой приятной камере с печальными воспоминаниями и так веселились, что заключенные с трех других этажей отправили начальнику гарнизона коллективную жалобу на шум, который мы устраиваем после того, как погасят свет. Компания увеличилась и стала еще более шумной с появлением гауптфельдфебеля Путкаммера. Он возвращался домой со свадьбы, откуда его вышвырнули после того, как он трижды попытался изнасиловать невесту: раз, когда все ели мясное блюдо, раз — во время десерта и раз — в ванной. Он позвонил в дверь и громким командным голосом потребовал, чтобы его впустили. Его никто не услышал, и он постучал кончиком сабли. Гауптфельдфебель был в полной парадной форме.
Снова не получив ответа, он запустил камнем в окно, трижды выстрелил в воздух и разбил пулей светомаскировочную синюю лампочку над парадной дверью.
Мы назвали его почетным заключенным девятой камеры.
Deutschland, Deutschlarid ohne alles,
Ohne Butter, ohne Speck,
Und das bisschen Marmelade
Frisst uns die Verwaltung weg.[41]
Наше пение отражалось эхом от конюшен на другой стороне площади, где драгуны спали вместе со своими лошадями.
— Братья, наконец мы встретились на эшафоте! — закричал фельдфебель, колотя себя в грудь.
Dulce est decipere in loco[42]. После этого мы вышли из себя и назвались шайкой преступников, сбивших его с пути.
На четвертый день священник навестил нас, и мы, дабы угодить нашему благодетелю, согласились пройти обряд конфирмации. Это было такое торжественное событие, что солдат из транспортной роты разрыдался и захрюкал свиньей. Обряд совершался в гарнизонной церкви. Узнав об этом, командир полка вышел из себя и добавил нам по восемь дней за насмешку над церковью. Священника перевели в далекий, очень скверный приграничный городок. Перед тем как сесть в поезд, он отлучил нас от церкви.
— Клянусь Богом, я устрою вам конфирмацию, — пообещал нам оберcт. — Такую, что не обрадуетесь. Заткну в глотки ваши молитвенники и буду таскать вверх-вниз по колючей проволоке, нечестивцы!
В степи появляются плотные ряды одетых в хаки русских пехотинцев. Их тысячи и тысячи. Людская волна несется вперед по колышущейся траве. Немецкие пехотинцы в серо-зеленой форме кажутся ничтожными по сравнению с этой ордой. Русские идут вперед с примкнутыми штыками, словно бы не обращая внимания на наш сосредоточенный пулеметный огонь.
Наша пехота в панике отступает со своих позиций. Офицеры пытаются остановить ее. Немецкие пули убивают немецких солдат, но ничто не останавливает бегства обезумевшей от страха толпы. Не желающие отходить офицеры втоптаны в землю.
Мы сражаемся уже не за отечество, а за свои жизни. Взлетают красные ракеты, подающие сигнал артиллерии. Перед русскими полками вздымается огненный вал невероятной силы. По наступающим строчат сотни пулеметов.
Наша рота укрывается за кирпичными стенами. Снаряды метут степь огненными метлами.
Мы медленно выводим танки на высотку, с которой видно далеко на восток. Вдали видны русские войска, идущие плотной колонной.
Танки движутся вперед широким клином без поддержки пехоты, круша стены и развалины. Наши пулеметы беспрерывно строчат. Батарея пушек на конной тяге пускается в бегство. Пушки бешено раскачиваются, потом попадают под град снарядов, взлетают на воздух и падают смешанной грудой металла, древесины, человеческой и конской плоти. Мягко жужжат вентиляторы, изгоняя из нашей кабины кислый пороховой дым. Из люков летят стреляные гильзы. Танк содрогается от непрерывной отдачи при стрельбе. Нас охватил какой-то охотничий азарт; мы смеемся, когда попадаем в цель. О том, что убиваем людей, не думаем. Время замерло. Жара невыносимая. Выдался необычайно теплый осенний день. Мы уже час в бою или пять? Не представляем.
Огонь пехоты оглушительно барабанит по стальным бокам танка. Несколько раз истребители танков пытаются подбежать к нам с магнитными минами, но мы видим их и сжигаем огнеметами в пепел.
— Атакуют танки противника! — раздается из динамика. Из-за дальних холмов появляются триста или четыреста Т-34. Полк с жутким грохотом открывает огонь из всех орудий. Вся земля в огне. Передние русские танки взрываются в адском пламени и дыме, но очень вскоре множество T-IV превращается в горящие белым огнем костры. Маслянистый черный дым поднимается к ясной голубизне неба.
Снаряд за снарядом вылетают из длинных стволов и с воем летят в массу танков противника.
Все больше и больше танков с обеих сторон взрывается и разваливается. Спасаются всего несколько экипажей. Большинство гибнет в огне. Такова участь танкиста.
Неожиданно танки противника разворачиваются и на полной скорости скрываются за холмами. На минуту кажется, что они спасаются от нас, но потом мы понимаем их цель. Т-34 разворачиваются снова и безостановочно катят через наши обороняемые малыми силами пехоты позиции в нескольких километрах к северу. Используют немецкую тактику. Прорваться там, где сопротивление самое слабое. Короче говоря, блицкриг!
Оберcт Хинка сразу же понимает опасность и дает приказ к немедленному отходу.
— Танки, назад. Быстро, быстро!
Ребята в траншеях предоставлены своей участи. Танки катят обратно на полной скорости.
