Однако Дхераи мог бы сдержать мелочность Бхансаара, предоставив этой малышке достойное гнездышко для единственной ночи ее жизни. «Чтоб твои дочери ублажали путников, Дхераи, — свирепо пожелал Супаари. — А сыновья выросли трусами». Шагнув к колыбели, он изогнутым когтем сорвал с нее тряпку.
— Ребенок не виноват, господин, — торопливо сказала акушерка, напуганная резким запахом гнева. — Бедняжка, она не сделала ничего плохого.
«А кто виноват?» — хотел он спросить. Кто сунул ее в этот отвратительный… Кто принес ее на этот жалкий…
«Я», — подавленно подумал Супаари, глядя вниз.
Вымытая, накормленная, уснувшая, его дочь благоухала дождем в первые минуты грозы. От этого запаха у него закружилась голова, и он в самом деле покачнулся, прежде чем опуститься на колени. Вглядываясь в ее крохотное безупречное личико, Супаари поднес пальцы ко рту и шесть раз клацнул зубами, до мяса откусывая каждый коготь, — охваченный потребностью взять малышку в руки, причем так, чтобы ей не повредить. И почти тут же понял, что совершил унизительную, непоправимую оплошность. Оставшись без когтей, он должен будет позволить Лджаату-са Китери исполнить этот самый отцовский долг. Но рассудок Супаари был затуманен, и, подняв из ящика свою дочь, он неловко прижал ее к груди.
— У нее глаза Китери! Она красавица, как и ее мать, — простодушно заметила рунская акушерка, радуясь, что джана'ата успокоился. — А нос у нее ваш, господин.
Вопреки всему он засмеялся и, не думая об одежде, устроился на влажных глиняных плитках, еще мерцавших от утренней мороси, — чтобы положить младенца себе на колени. С болью провел рукой по ее бархатно мягкой щеке, ощущая свои укороченные пальцы странно голыми и столь же незащищенными, как горло его дочери. «Мне не суждено плодиться, — подумал Супаари. — Ее покореженная ступня — это знак. Я все сделал неправильно».
Собрав всю свою смелость, чувствуя, как стискивает его собственное горло, Супаари неловко потеребил обертки, скрывавшие малышку, заставляя себя взглянуть на то, что обрекало этого ребенка умереть младенцем, унося с собой во тьму все его надежды. И оттого, что он увидел, у него перехватило дыхание.
— Пакварин, — произнес Супаари очень осторожно — голосом, который, как он надеялся, ее не напугает. — Пакварин, кто, кроме тебя и меня, видел девочку?
— Ее дяди, господин. Потом они сказали Верховному, но он не пришел ее осмотреть. Такая жалость! Госпожа уже пыталась убить малютку, — беспечно сообщила Пакварин.
Но тут же поняла, что сказала не то. Ведь госпожа хотела убить младенца еще до того, как обнаружился дефект. Рунао начала раскачиваться из стороны в сторону, но вдруг замерла.
— Госпожа Джхолаа говорит: «Лучше умереть при рождении, чем жить, не имея возможности выйти замуж», — сказала она Супаари, причем сказала правду, хотя Джхолаа произнесла эти слова несколько лет назад.
Довольная своей сообразительностью, Пакварин затараторила благочестивым тоном:
— Так что это необходимо сделать. Но неправильно, чтоб это делала мать. Это долг отца, господин. Эта услужливая спасла ребенка ради твоей чести.
От потрясения едва слыша трескотню Пакварин, Супаари долго смотрел на акушерку. Наконец, придав своему лицу добродушное выражение, спросил:
— Пакварин, можешь сказать, какая нога у нее деформирована? Правая? Или левая?
Придя в замешательство, женщина прижала уши к голове и, снова закачавшись, перешла на руанджу, свой родной язык:
— Кое-кто не уверен. Кое-кто просит прощения. Руна не знают таких вещей. Здесь должны решать господа.
— Спасибо, Пакварин. Ты молодец, что спасла ребенка. Супаари вручил младенца акушерке — каждое движение столь же контролируемой аккуратно, как те, которые он совершал бы при ритуале завтра утром.
— Лучше никому не говорить о том, что я посещал ребенка, — произнес Супаари. И чтобы быть уверенным, что она поняла, повторил на руандже: — Сипадж, Пакварин, кое-кто хочет, чтобы ты молчала.
Закрыв глаза и в ужасе прижав уши, Пакварин подставила горло, ожидая, что Супаари ее убьет, дабы обеспечить молчание. Но он, улыбнувшись, протянул руку, чтобы успокоить женщину, погладив по голове, как это мог бы сделать ее отец, и снова заверил, что она молодец.
— Останешься ли ты с ней на эту ночь, Пакварин? — подсказал он.
Денег Супаари не предложил, зная, что ее будет держать во дворе естественная привязанность, — линия этой женщины выводилась с прицелом на преданность.
— Да, господин. Кое-кто благодарит тебя. Бедной крошке не следует оставаться одной в ее единственную ночь. Сердце кое-кого печалится о ней.
— Ты молодец, Пакварин, — повторил он. — У нее будет короткая жизнь, но приличная и достойная, верно?
— Да, господин.
Оставив почтительно присевшую Пакварин, он без неподобающей торопливости двинулся через детскую. Услышав смехи возню внуков Джаатса Китери, подумал, что шумная борьба мальчиков — единственный признак настоящей жизни в этом мертвом и душном месте, и пожелал им поскорее убить своих отцов. Прошел вниз по узким коридорам, мимо пустых залов, слыша за закрытыми и занавешенными дверями обрывки приглушенных разговоров. Шагал мимо безмятежных рунских привратников, дежуривших у каждой двери, — отлично подходивших для своей работы, слишком флегматичных, чтобы скучать. Кивнул им, когда они открыли внутренние ворота и подняли внешнюю решетку. Наконец оказался на тихой улице.
Но даже за пределами резиденции Супаари не испытал облегчения. Не было ощущения, что он находится под небом, что его овевает ветер. Супаари взглянул вверх, на балконы из перфорированного дерева и нависающие скаты крыш, по-видимому, сконструированные так, чтобы не позволять дождю хотя бы омыть здешние улицы. Почему тут никто не подметает? — раздраженно подумал он, стоя по щиколотки в мусоре и возмущаясь тесной, загроможденной тяжеловесностью этого города. Инброкар был скован и стреножен каждым мигом своей извилистой, кровосмесительной истории. Здесь ничего не создается, впервые осознал Супаари. Это город аристократов и советников, посредников и аналитиков, вечно расставляющих всех по рангам, сравнивающих, беспрестанно маневрирующих в судорожных попытках продвинуться, выиграть в этом состязании хищников. Было безумием верить, что он сможет здесь что-то начать. И глупо гневаться на вечную темень этого города, в которую тот сам себя погрузил, на его тягучие, запутанные предрассудки, касавшиеся положения и ранга.
* * *
Пока Супаари следовал через город, когда-то казавшийся ему красивым, его то и дело приветствовали различные приятели, знакомые, прихлебатели Китери. Их сочувствие проявилось слишком скоро; ребенок появился на свет лишь сегодня, и о его рождении не объявляли, но на их лицах присутствовала та же приличествующая ситуации сдержанность, что и на лицах инициаторов. «Как долго это планировалось? — думал Супаари. — И сколько людей знали об этой восхитительной, тщательно продуманной шутке, пережидая беременность его жены и так же, как он, предвкушая появление ребенка, которого Супаари должен будет убить».
