– Опа! – подбоченился он. – А вот и Андрюха Мартов тут как тут! Здоро-ово! А я тебя сначала не узнал. Смотрю, идет какой-то хрен с усами во весь бубен, только по куртке и идентифицировал. Чего худой такой стал, Андрюх? Девочки покоя не дают, да? Ты всегда, старый, девочкам нравился, помню, помню, да! И Верку помню, и Светку помню, и Женю помню…
– Не Женю, Ген, Жанну, наверное, – вздохнул я.
– Жанну? – Он призадумался. – А по-моему, Женю. Рыженькая такая, симпатичная, откуда-то из Сибири. «Поэзия, – говорит, – это езда, вы сами знаете куда…»
– Это Жанна. Она теперь в Бордо. За французского ажана вышла замуж наша Жанна.
Да, по всему было видно, что Генка в порядке: спокойный, как саратовский холодильник, в дорогой легкой дубленке, слегка поддатый, хорошо загоревший, бородка аккуратно пострижена, курит дорогие сигареты, никуда не спешит. Он приезжал на кафедру зарубежной литературы по каким-то своим заочным делам, кого надо не застал и собирался было отваливать. И тут – я.
– Поехали ко мне? – предложил он.
– К тебе? – Я призадумался. – Ты, говорят, дачу купил?
– На какие, интересно, бабки? Кто-то, Андрюх, понт пустил, что я при больших гонорарах. То один, то другой звонит – дай, мол, взаймы штук десять баксов. Да нету у меня. Были – кончились. Иди сдавай свои книжки, я тебя жду. А хочешь, с ректором перетру твою тему? Бля буду – договорюсь. Упадешь на заочку, годик отдохнешь – вернешься на очное. А?
– На фиг, Гена, – сказал я. – В гробу я видал этот институт. Вместе с литературой.
– Опа! – удивился он. – Как и всякая противоречивая натура, Андрей Мартов время от времени переживал период глубокого разочарования в кириллице…
– Жди в «стекляшке», – сказал я и пошел в библиотеку.
Он сторожил здоровенную дачу композитора Михайлова в Переделкино, недалеко от кладбища. Сейчас на даче были хозяева, Борис Михайлов с компанией: приехали на уикэнд. Во дворе стояли машины, с веранды раздавалась музыка, за домом жарили шашлыки, поэтому, чтобы никому не мозолить глаза, мы нырнули в Генкину «летнюю резиденцию». Прежде здесь был капитальный гараж, остались кое-какие запчасти, двигатель, аккумуляторы, старомоднейшее зарядное устройство, похожее на радиоприемник времен Великой Отечественной войны; была тут и смотровая яма, откуда тянуло холодком и далеким, почти потусторонним духаном бензина.
– Я от этого запаха с детства тащусь, Андрюх, – признался Гена. – Видно, чего-то не хватает организму. И мел уважаю. А ты мел уважаешь?
– Я, Гена, все больше ударяю по вермишели «Ролтон», которую варить не надо. Тоже, знаешь, вещь. А организму твоему не хватает кальция.
– Вермишель, Андрюша, это не еда! – строго сказал Гена. – Это совершенно беспонтовый продукт. Мясо надо жрать, понял? С чего начнем? У меня есть три бутылки «Парламента» и семнадцать бутылок бренди.
– Сколько? – ужаснулся я.
– Семнадцать. Одна, правда, начата. Думаю, нам хватит на первое время. Бренди хороший, это мой гонорар.
– Это где же такие гонорары? – удивился я, рассматривая бутылку «Жан де Шевиль. Наполеон».
– А места надо знать, Андрюх. Хотите, говорят, ящик коньяку за статью о вашем отношении к ненормативной лексике в современной литературе, Геннадий Яковлевич? Тысяча слов плюс пара цитат из Уэлша, Лимонова и тэ дэ. Я говорю: хочу.
Над ямой низко висел гамак, а в нем братски дремали два кота – черный и серый.
– Вон тот, Андрюх, светленький, это Эскиз. Очень хитрый, осторожный и любопытный. Ты думаешь, он спит? Он сейчас совсем не спит, а все видит, слышит и запоминает. Такой, знаешь, Рихард Зорге! А вот этот, черный, называется Джордж. Кофе со сливками любит, да и вообще удивительный кот. Во-первых, фиксатый. Рандолевая, понял, фикса стоит слева сверху, и ты пойми, что я, Андрюх, не шучу. Этим не шутят. Во-вторых, каждый час, минута в минуту, начинает мяукать. Я проверял по будильнику – все точно. Да и вообще тут полон дом чудес. Взять хотя бы вот эту лампу дневного света. Пошли во двор, я тебе покажу, как она включается. Видишь, столб стоит? Бери кирпич. Попадешь отсюда?.. А ну еще разок попробуй… Последняя попытка Андрея Мартова включить верхний свет в гараже!
Я хорошенько прицелился, взвесил кирпич и угодил точно в столб. Силикатные осколки брызнули в разные стороны.
Мы вернулись в гараж и стали наблюдать за лампой, которая замигала, замигала, начала медленно наполняться молочного цвета потрохами и засияла ровно, обеими трубками.
В углу, на лысой легковой резине, лежал длинный лист многослойной фанеры и ортопедический матрац сверху, покрытый красивым пледом.
– Понял, какой станок! – похвастался Гена. – Эффект поразительный!
– Вижу, что вещь, – похвалил я. – То, что надо.
– Знаешь, какая отдача! Вот сядь. Ну! Да садись смелее, не бойся… Чувствуешь, как пружинит? В общем, тут я и живу, когда хозяева приезжают. А когда уезжают, перебираюсь в дом. Там круто, там все дела.
Вот тебе и преуспевающий сценарист Вадим Парнов!
Он раздвинул доски в стене. Там оказалась довольно глубокая ниша, выложенная белой кафельной плиткой, заставленная бутылками, банками-склянками и блоками «Кента».
– Это, Андрюха, мой бар, – пояснил Гена и извлек оттуда коробку из-под торта, из коробки – пару старых граненых стаканов, авторство дизайна которых, говорят, принадлежит скульптору Мухиной, два лимона, шоколадку «Альпен гольд» и складной ножик, памятный мне еще с абитуры. – Малый коньячный набор сторожа Лунберга.
– Ответный удар, Гена. – Я, в свою очередь, достал из сумки батон сервелата, полбуханки «Бородинского» и банку маринованных огурцов Волоколамского производства.
– Сразу видно, что ты патриот, Андрей, – похвалил меня Гена. – А вот я космополит. Махровый космополит из города Львова… Бренди под огурцы покатит? Или начнем с «Парламента»?
– Еще чего! – возразил я, шинкуя лимончик. – «Водки „Парламент“, Гена, я выпил много. А „Жана де Шевиля“ – мало. Очень мало. А человек должен развиваться гармонично, сам знаешь. Иначе возникают внутренние конфликты, дискомфорт, то-сё.
– А мне, Андрюха, как-то по барабану – водка, коньяк, текила или там самогон. Я вот наливаю стакан, – Гена налил полный стакан и стал наливать второй, – и думаю, что в бухле, каким бы оно ни было, кроется глубокий философский смысл. Что бы мне там ни говорили о вреде пьянства, я-то знаю, что истина в вине. Просто я не могу выразить ее словами, но она там есть. И мы с тобой сейчас начнем ее искать. Предлагаю первый классический тост – за баб. Ты как насчет баб?
– Все так же, Гена. Честно говоря, странный вопрос.
– Я потому его задал, Андрюха, что сейчас многие меняют ориентацию, – объяснил он. – Модно стало. И я рад, что мы с тобой в этом плане остались консерваторами.
Я его поддержал:
– Были консерваторами, есть консерваторы, консерваторами и останемся! Пьем за здоровый консерватизм!
