выходных – это однозначно десять, – и отмахиваюсь от Сони.
– Он что, не приходил к тебе?
– М-м… Один раз писал, что подъехал. В субботу вроде.
– И ты не вышла?
– Нет, конечно!
– О боже мой, да что он тебе сделает? – ехидно говорит она, откидывая за спину длинные волосы, и хмурит черные брови.
И Соня, и Егор завораживающе красивы. Они бледные, кареглазые, с шикарными темными волосами. Вот уж кому можно позавидовать! Глядя на них, я всегда представляла, что у меня тоже когда-то будут такие красивые дети. Мальчик и девочка. Только не такие склочные.
– Что сделает? – Я поражена ее равнодушием. – Ну не знаю. Начнет опять орать под балконом, притащится колотить в дверь, похитит меня, чтобы покатать по городу? Обо мне и так не чешет языком только ленивый! Я говорю: «Привет», а Колчин уже уверен, что мы снова вместе! Зачем давать хорошему человеку надежду? – Я улыбаюсь, а Соню это злит еще больше. – Мы расстались, и он ко мне больше не имеет никакого…
– Заткнись, – говорит она, стиснув зубы. – Еще громче про это поори, чтобы все знали, какая ты гордая! Господи, да ты с ним сколько? Год спала?
Ну да. Два, но это детали.
– И ничего. Расставались раз в месяц, и ты обратно приползала как миленькая, а теперь ломаешься?
– Ты шутишь? Это я приползала? Вообще-то всегда…
Соня кусает пухлые, в меру накачанные губы и снова изгибает бровь. Она полна скептицизма и злобы, а я осознаю, что оправдываться себе дороже – она не поймет.
– Все знают, что ты больная на голову, ему под стать, и что в итоге вы все равно будете вместе. Было бы здорово, если бы ты перестала делать вид, что это ваше «расставание» навсегда. Всех уже заколебало нытье Егора и твои эти… – Она машет руками, подбирая слова. – Закидоны. Да кто ты такая, чтобы…
– Можешь думать что хочешь. Я не знаю, где твой брат, ищи его сама.
– Стоять! – Соня ловит меня за локоть и тянет на себя. – Позвони ему.
– Ни за что.
– Твою ж мать! – Она задумывается о чем-то и недовольно кривится, прежде чем снова заговорить. – Тогда дай телефон, я сама позвоню! С моего он не берет.
Мне кажется, я вижу в ее глазах обеспокоенность. Кусаю губу и закатываю глаза.
– Бред какой-то. С чего ему мне…
Я удаляю номер из черного списка, и тут же на экране загорается знакомое имя и фото. И опять в груди больно колет. Я вспоминаю, как ждала этих звонков и как они были важны. Колчин звонил мне каждое утро перед парами и каждый вечер перед сном. Он писал миллион сообщений в день. Он всегда первым поздравлял с праздниками и последним желал доброй ночи.
– Ты меня разблокировала. – Егор по ту сторону улыбается, я слышу и чувствую. – Блин, Ась, скажи что-нибудь, я скучал!
– Твоя сестра беспокоится, перезвони ей. – Тянусь, чтобы отключиться, и слышу напоследок:
– Ась! Ась, погоди, стой!
– И ты не спросила, как и где он? Тупая. – Соня достает свой телефон и звонит Егору, который теперь отвечает почти сразу. – Да! И где тебя черти носят? Твою мать, Егор, почему трубку не брал? Что привезти? И бабушка молчит. Ну кайф! Что? Не ори на меня! Тут она. На, он хочет с тобой поговорить.
Соня протягивает телефон, а у меня только сильнее колотится сердце. Я мотаю головой. Еще чего, не собираюсь болтать, пока он такой уязвимый. Всегда Колчин использовал мою жалость. Это самый действенный и в то же время худший способ добиться результата.
– Эта трусиха не хочет с тобой говорить, – злится его сестра. – Все, сами разбирайтесь.
Соня, положив трубку, уходит, а я быстро сопоставляю факты: бабушка ничего не сказала, надо что-то привезти. Видимо, он в больнице, – классическая ситуация. В этом нет ничего странного, Егор из тех, кто часто попадает в стационар: аварии; страшная пневмония, бронхит, и все это сразу с температурой сорок и потерей сознания. Есть такие люди, которым живется скучно, – они болеют со вкусом, по полной программе. Моя мама сказала бы, что это психосоматика и желание привлечь к себе внимание, и, если честно, я почти готова поверить.
Вернувшись в аудиторию уже к звонку на перерыв, я собираю вещи. Преподаватель ушел, проверив задание у всех желающих, среди которых меня, конечно, не оказалось. Это не «энка», но вполне уверенный «неуд» и пересдача.
Я тащусь к лекционной, сажусь за первую парту рядом с Костровым и достаю уже прилично исписанную тетрадь. Никогда не была настолько готова, чтобы к концу семестра сдать все конспекты повернутому на лекциях Ливанову.
– Привет, – вздыхает загруженный Костров. Он говорит так по-свойски, будто сейчас начнет делиться со мной проблемами или планами на день.
– Здравствуй, – бурчу себе под нос, потому что он меня сейчас раздражает.
Я вижу брешь в нашей недодружбе. Невозможность прямо сейчас поделиться своими мыслями про Колчина, вывалить все, о чем думаю. Мне, как никогда, нужен друг.
«Курочки» особо не были готовы для разговоров по душам. Стоило заикнуться о личных проблемах, у них тут же на лицах появлялось каменное выражение и даже какое-то недоумение, что ли. Они были чемпионками по созданию образа идеальной жизни. Однажды пьяная Рита проговорилась, что ее Женечка пару раз дал ей хорошую такую затрещину, а их близость всегда доставляет ей только боль. Но наутро она расхохоталась мне в лицо и сказала, что все выдумала. Вообще создалось впечатление, что на эту болтовню обратила внимание только я, девочки даже никак не прокомментировали и уж точно ни о чем Риту не спросили.
Колчин был хорош тем, что действительно слушал меня часами. Он всегда находил правильные слова, чтобы успокоить, а потом решал все проблемы. Трудно оказалось выйти из этого защищенного от всех внешних бед кокона в реальную жизнь.
Взглянув на гладко выбритое лицо Кострова, злюсь из-за его спокойствия и молчаливости. Накатывает привычная волна под названием «Я совершила ошибку». Ни с кем не будет так хорошо, как с Егором. Никто тебе так, как он, не подходит. Кому еще ты нужна? Кто еще тебя поддержит?
Егор в это время терроризирует меня сообщениями: «Как дела?», «Как сон?», «Прости…», «Ответь, а?». И дальше Колчин как ни в чем не бывало рассказывает в переписке что-то про свою неделю. Телефон вибрирует без остановки, и я переворачиваю его экраном вниз, но все равно вздрагиваю от каждого сообщения.
– Может, уже посмотришь? – тихо шепчет на ухо Костров.
Его голос куда ниже, чем у Егора,
