об этом тоже думал. И о том, что всякое и сейчас случается. А может случиться такое, что каждому придется держать экзамен, это никого не минует. Вот тогда-то и станет видно, кто действительно враг.
И снова Михаил не отрываясь смотрел в глаза брата. Да, он действительно думал об этом в свои пятнадцать лет!
– Я имею в виду войну. Настоящую. С Германией.
Зрачки у Михаила расширились, холодок пробежал по спине.
– Ты вправду думаешь, что будет война? – вырвалось у него испуганным свистящим шёпотом, и он тотчас же испытал жгучий стыд за эти трусливые слова.
– Я думаю, будет, – ответил Виктор, явно принимая его страх за сомнение, что безоговорочно извиняло Михаила в его глазах. – Почему я так думаю? – продолжал он в своей спокойной рассудительной манере, полагая, что брату, с головой погружённому во множество текущих дел, просто некогда размышлять о таких вещах. – Это стало очевидно после Мюнхенского сговора: война неизбежна. Да ещё раньше, после поражения в Испании… Если не играть с собой в прятки, приходится признать: фашизм перешёл в наступление. Теперь его так просто не остановишь. Наивно было бы думать, что, проглотив Чехословакию, Гитлер успокоится. Всем союзникам Чехословакии, участвовавшим в этом предательстве, ещё аукнется их подлость. Как бы им самим не оказаться на месте чехов уже завтра!
– Но ведь у нас с Германией пакт о ненападении! – решительно напомнил Михаил.
– И что, разве от этого она перестала быть фашистской страной? – возразил Виктор. – Ты веришь, что, сожрав Западную Польшу, Гитлер будет долго её переваривать?
– Нет, не верю, – тяжело вздохнул Михаил. – Но с такими разговорами тебе нужно быть осторожнее.
– Да понимаю! И говорю об этом только с тобой. Ведь ясно, что договор с Германией нам понадобился, чтобы оттянуть время и лучше подготовиться к войне, потому что мы к ней не очень-то готовы.
– К сожалению, это так, – согласился старший брат. – Именно поэтому я и прошу тебя соблюдать особую осторожность в разговорах. Ты же первый завёл речь о врагах, скрытых среди нас. Мы не должны раскрывать перед ними карты раньше времени.
– Это верно, – наклонил голову Виктор. – Не волнуйся, Миша. Я тебя понял, – заверил он брата. И Михаил вздохнул с облегчением.
Но младшему брату нужно было выговориться, слишком долго он об этом молчал.
– Я только с тобой одним и могу поделиться, Миша. Ты меня извини. Я ведь про этот Мюнхенский сговор знаешь сколько ночей думал? Вот возьми любую страну: каждое правительство надеется, что его дипломаты чужих перехитрят, при случае подставив союзников. Но ведь так не бывает, кто-то всё равно окажется предан и обманут! А самое главное, все делают вид, будто бы не понимают, что дело идёт к войне, и этого уже не изменить; можно оттягивать, но не до бесконечности. И чем дальше, тем дороже будет стоить отсрочка. Скормили Гитлеру Чехословакию, потом – кусок Польши. Кто следующий? И сколько ещё месяцев нужно, чтобы смело взглянуть в глаза правде? А правда в том, что чем больше кормишь волка человечиной, тем он становится сильнее. Это работа на врага! А битва будет нелёгкой, и к ней нужно готовиться, не теряя времени. Слишком дорого это время оплачено. Знаешь, Миша, когда я думаю о коммунистах в той же Чехословакии или в самой Германии, которые оказались в застенках, мне стыдно. Но что я могу для них сделать? Только одно: быть честным и по-честному принять бой, когда он грянет. Ведь дело идёт о будущем всего мира. Я об этом знаешь когда задумываться начал? Прочёл как-то заметку в международных новостях о войне в Испании: как фашисты бомбили горные селения на границе с Францией, и бомбы падали на французской территории, там гибли мирные жители, но французское правительство делало вид, будто ничего не происходит. А я в тот день сам заметку написал в городскую газету, про скворечники, помнишь? И вышла в газете моя заметка, и ребята наши на субботник потом вышли, скворечники для птиц мастерить да на деревья прилаживать. И хоть холодно ещё было, но работали дружно, весело, и песни хором пели, и Володя Загоруйко смеялся: «А давай мы, Витя, – говорит, – птиц оркестром встретим! Какую песню для них разучивать будем? Ставь на голосование!» Я тогда порадовался: вот бы так всегда, с шутками да с музыкой! И тут же мне почему-то опять про войну эту проклятую подумалось. Ребята вокруг смеются, и щёки у них на морозе румяные, и солнце над нами светит, и небо синее-синее, а у меня в голове мысль стучит будто дятел: «А во Франции в горах весна как у нас или пораньше? Может быть, там сельские ребята тоже домики для птиц мастерят? Да уж мастерят наверняка! И вот глядят они в синее небо, ждут, когда птицы певчие весну на крыльях принесут, а вместо птиц вдруг прилетают самолёты и сбрасывают бомбы. И горит земля…» Я, Миша, с того дня к этой мысли неизменно возвращаюсь: её, войну, песнями не запоёшь. Одних песен мало. Но знаю твёрдо: как только будет нужно, я готов…
Тут раздался звонок в дверь.
– Это Маруся с Лелей! – обрадовался Михаил, вздохнув с облегчением. Он был благодарен жене и дочери за избавление от необходимости отвечать младшему брату. Пока Виктор высказывал те самые мысли, которые Михаил так старательно от себя отгонял, его снова начало охватывать волнение, и теперь он живо бросился в прихожую.
– Витя! – с порога воскликнула Маруся, внося в квартиру две полные сумки. – Я так и знала, что ты уже здесь! А мы с гостинцами от тётки Натальи. Ты ведь у нас такой же сластёна, как Леля!
Чаепитие на кухне продолжилось уже вчетвером. Пирожки с повидлом удались тётке Наталье на славу и подняли настроение обоим братьям. Будто и не было только что между ними тяжёлого разговора.
– Витя, ты так давно у нас не был! – укоризненно заметила Леля. – В прошлый раз ты приезжал ещё из Сорокино, а теперь приехал из Краснодона!
– А ведь я и забыл! – хлопнул себя по лбу Михаил. – Поздравляю! Теперь вы все краснодонцы! Слышишь, как это звучно, как хорошо? И родителям не забудь передать наши поздравления.
– Не забуду! – улыбнулся Виктор.
В присутствии Маруси и Лели он весь светился, и ему хотелось сказать им что-нибудь приятное.
– Какие у тебя уже длинные косички! – заметил он как бы невзначай, лаская одобрительным взглядом белые банты в Лелиных волосах, завязанные по случаю воскресного похода в гости.
– Правда? – всплеснула руками Леля. – А они не слишком
