Есть на свете удивительные женщины — с ними можно поговорить после того, как выслушаешь кряду часа три все сплетни. У меня не было на это ни времени, ни желания. Я пообещал ей вернуть деньги.
Что-то заставило меня не верить в бездумные наговоры ягодницы.
Меньшиков был честным лесником. Он не мог научить свою дочь воровству. А может, Таня стала воровать из-за денег? Заработать она нигде не могла, просить не станет — гордая. Может быть, попался кто-нибудь из взрослых — тот же шуваловский поп (не перевелись еще на свете такие добрые люди) — и надоумил ее. Надо же ей было как-то прокормить себя и брата.
Целыми днями Таня пропадала в лесу. Приходила настолько усталая, что от нее с трудом удавалось добиться слова. Однажды она заявилась с порезанной рукой и пыталась скрыть от меня это.
Рука была кое-как завязана платком, красным от крови.
Я нашел йод, насильно забинтовал руку.
— Где это ты?
— Стеклом порезалась.
— Где?
— На Мишкином болоте.
— Что-то не знаю такого болота. Далеко оно?
— Меряла бабка клюкой, махнула рукой, сколько сосчитала, столько и стало.
— Ты со мной не хитри. Где лес рубишь? Живи у меня хоть сто лет, а о деньгах не думай. Слава богу, у меня еще есть руки.
Таня не слушала меня, лишь стала осторожнее. Я никак не мог заметить, когда она выходила из дому. Я спрятал топоры, но у нее наверняка был свой. Прежде чем читать разные морали, я решил поймать ее на деле. Только как это сделать? Обход у Меньшикова раза в три больше, чем у меня, да и знал я его плохо.
Дни стояли длинные. Я успевал рыть колодец и потом вышагивать по лесу в надежде поймать воришек.
В августе густой вереск зацвел синими цветами. Тропинки скрывались в его густых зарослях. Среди всех летних цветов вереск цвел последним, стоял сухой, жесткий. Кусты тесно жались к моим ногам, обжигая кожу сквозь брюки.
Застоявшийся воздух в борах был душен и грозил пожарами.
Однажды я столкнулся с Таней почти лицом к лицу.
Звонким голосом, нахохлившись, как драчливый петух, она отчитывала загулявшую компанию. На лужайке валялись консервные банки, бутылки, клочки бумаги; какой-то остряк развесил на ветках яичные скорлупки.
Из молодых сосен был устроен шалаш, но этого любителям природы, видимо, было мало, и они для какой-то надобности, а может, просто от нечего делать, ломали деревья.
В таких случаях я, как и все лесники мира, терпеливо разъяснял людям, что лес, конечно, — их собственность, что реки, моря, недра земли по конституции являются достоянием народа, но это не значит, что каждый может делать с ними все, что вздумается.
Таня была слишком нетерпелива, чтобы обойтись без ссоры, а может, она торопилась. Без передышки она отчитывала толстяка, ломающего рябину, а тот, не менее ее распалясь, приказывал мальчику лет десяти:
— Сашка, лезь на дерево. Ломай его. Приходят разные указчики. Лезь, не бойся. Я кому говорю!
Неизвестно, чем бы кончилась эта баталия, если б не вмешался другой мужчина. Он стянул Сашку с дерева, дернул за ухо и стал укорять толстяка. А потом, извиняясь за своих друзей, уверял Таню, что они все приберут и будут вести себя прилично.
А позже я нашел место, куда каждый день уходила Таня. В дальней стороне обхода тянулась просека. Ее, видимо, рубил Меньшиков лет семь назад. Теперь она заросла ивой и ольхой. Тут-то и стучал топор Тани.
Я глядел на девочку и не знал, что делать: идти к ней или повернуть назад. Тетка с брусникой оказалась слишком злоязычной, а я — подозрительным. Дело было гораздо проще: Таня выполняла работу отца.
Послышался легкий свист. Из леса вышли пятеро ребят. Наверное, ее товарищи по школе.
Один протянул ей узелок и сказал:
— Это тетя Даша. Пирожки. Просила передать.
— Ничего мне от них не надо. Кончим просеку, получу в конторе деньги и отдам.
— Сегодня мы две партии туристов обработали. Ух, как отчитали! Иван с полчаса рта не закрывал. Грамотей.
— Это он у тебя научился?
— Сам дошел.
— Петр с Маринкой пошли в восемьдесят шестой квартал. Нет ли там чего? Скоро подойдут.
— Чего болтать. За работу?
— Начали…
* * *
Колодец мой уходил вглубь. Яма была вырыта метра на три, но песчаная почва суха, как и вначале. Никаких признаков воды.
Ком земли упал мне на голову, за шиворот, и на дно колодца посыпались мелкие камушки.
— Кто там балует? — спросил я и посмотрел вверх.
— Это я, — донесся оттуда голос Тимки. — Это я. А тебя совсем не видно.
— Ты где бродил, Тимофей Иванович?
— Я в лесу. А тебе не страшно, там змеев нет?
— Нет.
— А кротов?
— И кротов нет.
— А бабы-яги?
— И бабы-яги нет.
— А что же там есть?
— Да ничего.
— Ничего не может быть. Я раз заглянул в колодец, а там змеи шевелятся. Но я не испугался. Я ничего не боюсь.
— Это верно. Ты смелый парень, Тимофей Иванович.
Мы часто говорили с Тимкой на разные темы. Для него я был человеком, в равной степени имеющим дело с небесами и с земной твердью. Ему не терпелось узнать суть мира, и он до изнеможения задавал вопросы. Его волновал лес. А что там дальше? Волновал воинственный крик скворцов, преследующих ворону, барсучий шепот
