class="p1">Следовало обратить внимание на более близкие признаки грядущей непогоды. Ведь сообщения о планах Елизаветы продолжали поступать. Это были уже не тревожные звоночки – гремел главный набат! Вице-канцлер Андрей Иванович Остерман[108] рассказал Анне, что Елизавета устраивает тайные совещания, сообщил о секретных переговорах между нею, доктором Лестоком и французским послом де ла Шетарди, которые уже вылились в составленный заговор. Остерман просто требовал от регента принятия мер, пока не поздно. Следовало хоть как-то отреагировать, даже если очень не хочется. Тем более, что уж если и воспринимать со страхом далекого Голштинца, то его большой портрет висит как раз в кабинете Елизаветы Петровны[109], а портрет государя Ивана Антоновича там не помещен.
Вариантов развития событий было множество. Анна Леопольдовна выбрала самый глупый из всех. Решила сообщить самой же кузине о том, что стало известно. Конечно, некоторые историки и даже современники оправдывают регента тем, что он старалась действовать аккуратно, дабы не спровоцировать общественное возмущение, которое неминуемо привело бы к расследованию, а то и аресту Елизаветы Петровны. Представьте, «немцы» бы отправили под арест русскую цесаревну.
Это, во‐первых, большой скандал – еще не утихли страсти по Бирону, к тому же нанесение обиды Петровне могло с большей вероятностью спровоцировать мятеж её сторонников.
Но в столь тонком анализе политической жизни и вариантов развития событий Анну Леопольдовну заподозрить сложно. Вероятнее, она предпочла действовать по наименее трудозатратному пути, предпринять то, что она лучше всего умела – побеседовать. И побеседовала.
23 ноября Анна сообщает Елизавете, что планирует выслать из страны Шетарди, а Лестока арестовать[110], а это значило – лишить ее ближайших соратников. При этом, великая княгиня делится информацией, что и про саму Елизавету есть сведения об участии в заговоре.
Можно только лишь представить, к каким последствиям могло привести заявление регента, матери императора, что Елизавета «корреспонденцию имеет с армиею противника», а «вашего высочества доктор ездит ко французскому посланнику»[111].
Но к такому повороту событий дочь Петра была готова, разумеется, как любой обвиненный, вне зависимости от степени реальной вины, она начинает возмущаться, отрицать. Сначала четко отвечает, что никаких дел с неприятелем отечества не имеет, а по поводу того, куда ездит её лейб-медик Лесток уточнит непременно и доложит. Потом впадает в слезы, уже переходя фактически к упрекам Анны Леопольдовны, что она верит таким доносам. Дальше стандартный набор про «разбитое сердце», «не могла никогда подумать», «так вот же какого ты обо мне мнения», «мы же сестры». В итоге уже не допрос устраивает регент, а успокаивает Елизавету, убеждая, что она изначально не верила ни единому слову. И впредь не поверит. На том и расстались.
Что тогда решила для себя Анна мы не знаем, а вот заговорщица решила, что откладывать задуманное больше нет возможности. Перед ней маячила альтернатива быть помещенной в тюрьму или, как компромиссный вариант, в монастырь. Третьего варианта при бездействии не было. Регента убедят, что заговор реален – вопрос лишь времени.
Потому уже в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года Елизавета Петровна совершила аккуратнейшую операцию по захвату власти.
В сопровождении Лестока, Воронцова, Шуваловых она призвала гвардейцев, караульных Зимнего дворца, прямо сообщив, что идет добывать трон, который принадлежит ей по праву, как дочери Петра. Отправила гренадеров собирать верных людей, затем объявилась с крестом в руках в казармах Преображенского полка. Присягнули ей здесь, для того крест и нужен был. Далее поклялись на верность и караульные солдаты Семеновского полка. В это время Брауншвейгская семья безмятежно спала.
Совсем недавно для возведения в регентство Анны Леопольдовны арестовывали в спальне Бирона. Теперь нарушен сон был самой мекленбургской принцессы. Интересно, что точно мы знаем лишь о том, что в спальне находилась сама Анна. А вот кто был с ней – источники разнятся. Точно не было Морица Линара, он уехал. Точно не была она одна. По одним рассказам была она в одной постели с нелюбимым, но законным супругом. По другим сообщениям, рядом с ней была Юлиана Менгден. Когда нет четкой уверенности, надо предполагать самое логичное, потому возьмем за базу ситуацию, что была регент с мужем, как никак, надо укреплять свои права – чем больше детей народится в браке, тем спокойнее.
Ещё один вопрос – врывалась ли в спальню Анны Леопольдовны вместе с гренадерами сама Елизавета Петровна. Часто ей даже приписывают патетические речи о том, что, дескать, «Вставай сестрица! Я дочь Петра! Пришла за тем, что по закону принадлежит мне!». Эта фраза встречается в разных вариантах, но не факт, что была она сказана. Во-первых, не перед кем было изображать театральную сцену, а главное незачем. Елизавета понимала, что совершает незаконное дело, гордиться здесь нечем, тем более перед бедной испуганной Анной, которая по сути-то ничего плохого не сделала, ни у кого престол по своей инициативе не отбирала. Большие исторические события происходят, как правило, очень скучно и прозаично, и лишь потом обрастают лозой удивительных подробностей, на которых гроздьями навешиваются афористические высказывания участников тех событий.
Значит, гренадеры вошли в спальню Анны и Антона Ульриха, кратко и сухо объявили о смене власти, сообщили об аресте. Паники не было. Женщина, ставшая вдруг бывшим регентом, встала, оделась, как удалось, – впопыхах. Наученный горьким опытом её супруг никому не перечил, его вообще словно не было заметно. Вероятно, что он, активный участник боевых действий, в этот момент просто сломался. Когда уже Анну увели, он сидел не вполне одетым, встать не хотел, даже когда ему прямо это указывали, пришлось солдатам на него набросить простыню[112], чтобы хоть как-то прикрыть, да на руках унести вниз. Оставалась ещё полугодовалая Екатерина. Гвардейцы могли справляться хорошо со взрослыми людьми, а вот ребенок давался в руки сложнее. Возникла суматоха среди военных, нянек девочки. В итоге не смогли её удержать и уронили на пол. Это падение не прошло бесследно, Екатерина Антоновна ударилась головой и в результате на всю жизнь стала глухой[113], а следовательно, и имела проблемы с речью.
Иван Антонович так и не был коронован. Либо не успели, либо короноваться должна была прежде его мама. Тем не менее, больше года он был фактическим правителем, от его имени издавались указы и манифесты, совершались реформы, осуществлялись наказания и милости. Теперь уже и не правителя, а максимум – маленького принца, надо было тоже собирать в дорогу. Его не будили, чтоб ненароком так же как сестренку не уронить, да и чтобы не было сцен с криками испуганного ребенка. Ждали пока проснется, а как тот глазки открыл, так собрали и доставили во Дворец Елизаветы. Там же содержались
