Раз уж во главе государства встала семья Анны Леопольдовны, то пусть уж она и правит. С маленьким Иваном Антоновичем может приключиться любая неприятность, младенческая смертность была высокой и не особо разбиралась в титулах и званиях, забирала детей и у крестьян обычных, и у княгинь, и у цариц. Если не станет маленького императора, то поднимется вопрос о том, кто ему наследовать должен, а ответ здесь может быть и оспорен. Но вот если регентом станет императрица Анна II, то это решает многие вопросы. Она сама ещё молодая, долго будет править, да к тому же вполне может родить еще детей, все они станут законными наследниками даже в этом случае если их отцом будет другой муж. К тому же управлять Анной уже все научились, вмешиваться в их большие и важные дела она не стремилась. Особенно за идею карьерного роста регента выступал вице-канцлер Головкин. И с ним, по словам Х-Г. Манштейна, согласились все, включая саму Анну. Хотя и она, и её муж, и Елизавета, и двор – все присягали в октябре 1740-го года, что признают наследником именно Ивана Антоновича. К тому же было четко оговорено в распоряжениях о наследстве, что наследует ему следующий по старшинству брат и далее в порядке старшинства.
Но уже даже была назначена дата объявления Анны императрицей – 7 декабря. Дата не случайная – её день рождения. Мы видим, что мальчика с правящего кресла сгоняли уже однозначно, да, к тому же, человеком, потеснившим Ивана Антоновича, должна была стать родная мама. Такое развитие событий стало бы удивительно похоже на то, как после отречения и смерти Петра III ему наследовал не Павел Петрович, а мать наследника – Екатерина Вторая, хоть она, конечно, подсидела сыночка до его провозглашения, ничего не отбирая, кроме места в очереди на трон.
Глава 3. Елизаветинская ночь
Ещё некоторое время назад о том, чтобы возвести на престол Елизавету Петровну, мало кто помышлял, но засилье курляндских, немецких фамилий во власти, выяснение отношений между людьми, с которыми вообще мало себя ассоциировал народ (да и русское дворянство), привело к тому, что образ этой женщины стал преображаться буквально на глазах. Ей словно забыли рождение до брака, нескрываемую вольную личную жизнь, словом, всё то, что делало её раньше если и не маргинальной личностью, то явно недостойной для власти. Теперь её имидж складывался из понимания того, что она дочь великого Петра, русская цесаревна, что сильна характером и доброжелательна ко всем вне зависимости от титулов и происхождения.
В поддержание своего русского образа Елизавета умело использовала и внешнюю сторону: ездила на санях, которые были расписаны в русском народном стиле, на ней были соболья шапочка, из-под которой нарочито виднелась русая коса[102].
Это так контрастировало с тем засильем иностранных имен во властных и околовластных кругах, что не могло не сыграть в пользу Елизаветы. Давайте просто представим, как для русского человека могли восприниматься новости о том, что происходит во Дворце.
«Страной правит младенец – сын принцессы Мекленбургской от Антона Ульриха, герцога Брауншвейгского. Благодаря содействию графа Бурхарда Миниха удалось свергнуть Эрнста Иоганна Бирона, передав регентство Анне Леопольдовне, которая крутит роман с Карлом Морицом Линаром при содействии её фрейлины Юлианы Менгден».
Что интересно, свергнувший Бирона Миних, по бытовавшим тогда слухам, был не прочь свергнуть и Брауншвейгскую фамилию. Он якобы предлагал свои услуги опытного свергателя Елизавете в деле возведения её на трон взамен Брауншвейгской фамилии. Этим предложением он только разозлил дочь Петра. Резко его прервав, она заметила, что корону может получить и без него: «Ты ли тот, кто дает корону, кому хочет?»[103]. Такие соратники ей были ни к чему. И без Миниха было достаточно подталкивающих её к получению власти. Недоставало лишь её личной решимости.
В представлении народа Елизавета превратилась в аутентичную русскую цесаревну. Она дочь великого Петра, а мать… пусть у нее мать и неизвестного точно происхождения, но она была крещена, и была даже нашей императрицей. Значит, она дитя двух законных правителей России.
Недовольства властью фиксировались на разных уровнях, в вину им ставили многое, например, Михайло Алексеев, крестьянин, прилюдно в церкви заявлял, что «как де как государь настал, так и хлеб у нас не стал родитца», за что примерно был наказан кнутом для вразумления[104].
Ну и активно старалась Заграница в деле смены власти в России. Первый министр Франции кардинал де Флери направил в Петербург наставления к послу де ла Шетарди с тем, чтобы способствовал всеми способами низвержению правительницы и главнокомандующего войсками[105]. Глава французского правительства продолжал верить, что смена власти повлечет за собой лояльность со стороны новой императрицы и согласие на выгодный для Швеции мир. Как окажется после, западные политтехнологи просчитались по поводу Елизаветы, тем не менее иностранные государства оказывали влияние на процесс смены власти в стране и политическое, и финансовое, и информационное.
Дела французов не вызывали восторга у английской короны. Британцам, напротив, было важно не допустить смены власти в пользу Франции. Посланник Лондона Финч сообщил Анне Леопольдовне, что известно ему о заговоре Елизаветы против нее. Это были не единственные донесения на сей счет, но великая княгиня предпочитала опасаться не дочь Петра, а его внука, тринадцатилетнего сиротку Карла Петера Ульриха. Известно, что она неоднократно вслух упоминала: «Чертушка в Голштинии живёт»[106]. В частности, она вспоминала о существовании внука Петра, когда в июле 1741 года после начала войны со шведами, граф Линар резонно предложил объявить, что Елизавета находится в сговоре с противником, и тем самым понудить ее к подписанию отказа от любых притязаний на престол. Регент тогда и сказала, что проблем это не решает, так как тот самый «чертушка» живет и в любой момент может объявиться.
Но подтверждений этим опасениям никаких всерьез не было, более того, петровский внук жил уже сиротой при Кильском дворе. Там не ожидали, что когда-либо его жизнь будет связана с Россией. Якоб Штелин, который в будущем будет одним из доверенных лиц императора Петра III сообщал[107] впоследствии, что в 1740 для мальчика воспринималась более вероятной другая корона – его учили шведскому языку, лютеранскому богословию. У Штелина даже хранились образцы упражнений юного герцога в шведском языке. Учил он его, переводя заметки газетные. А в них речь шла о смерти императрицы Анны, о восшествии на престол её племянника Иоанна Антоновича. Видимо, по логике учителей, мальчик, внимая шведскую лексику, должен усваивать и то обстоятельство, что путь на российский трон для него закрыт. В общем-то, даже наведя небольшие справки о жизни и быте Карла Петера Ульриха, можно было немного выдохнуть относительно опасности с его стороны.
