бесконечным караваном ехали знатные особы. Было устроено два банкета: один днем, другой уже вечером. Разумеется, завершал первый день фейерверк – главное праздничное событие тех лет. На второй день были снова банкеты. На них приезжали те, кто не успел пробиться в первый день, да и по второму кругу те, кому и вчера посчастливилось отведать царских щей. Хотя, чего уж скромничать – не щами потчевали во дворце. Даже конфеты изготавливать (в промышленных масштабах) был ангажирован французский мастер. А накормить людей следовало столько, что 220 человек были задействованы только в переноске столов и стульев, а помимо дворцового штата официантов, добавлено для обслуживания торжества около 50 дополнительных.
Иллюминация устроена была и на Неве, чтобы видно было из окон дворца, украшались и частные, и казенные дома. А фейерверки были смысловыми. Это не просто запуск цветных огней в небо. Изготавливались эмблемы по случаю. Необходим был значительный символизм. И он был найден. Малыш-император был сравнен с Гераклом, который в младенческом возрасте душил опаснейших змей.
Объемную и всехвальную оду посвятил ребенку Михаил Васильевич Ломоносов. Лучше её прочесть самим, нежели мы здесь примемся ее пересказывать. Приведем лишь несколько строк:
«Монарх, Младенец райский цвет,
Позволь твоей рабе нижайшей
В твой новой год петь стих тишайшей.
…
Лишь только перстик ваш погнется,
Народ бесчислен вдруг сберется,
Готов идти куда велит.
Вы, ножки, что лобзать желают
Давно уста высоких лиц,
Подданства знаки вам являют
Языки многи, павши ниц,
В Петров и Аннин след вступите»
Досталось елея в этом произведении и его матери, Анне Леопольдовне:
«Надежда, свет, покров, богиня
Над пятой частью всей земли,
Велика севера княгиня,
Языков больше двадцати,
Премудрой правишь что рукою,
Монарха тех держишь другою,
Любовь моих, противных страх,
Воззри на то прещедрым оком,
В подданстве ревность что глубоком
Воспеть дерзнула в сих стопах».
В тот момент, конечно, эти строки звучали возвышенно и почтенно, слушающие, наверняка благоговейно кивали, но для нас, понимающих, что случится уже буквально через несколько месяцев, они представляются полными сарказма и язвительной ухмылки. Нет, не Михаила Васильевича, а самой истории.
«Где же в этом празднике сам виновник торжества?», – резонно поинтересуется наш читатель. Нет, не забыли про мальчонку ни мы, ни его родители, ни устроители праздника.
На главном из банкетов случился торжественный вход. Сначала вошли придворные, за ними шли родители императора: Анна и Антон Ульрих, а уж за тем торжественно внесли самого Иоанна. Войти самому годовалому мальчику не дали. Может, побоялись, что разволнуется, ведь он большую часть жизни жил в глубинах комнат, где няньки суетливые, да птички голосистые. А тут десятки людей с восторженными вздохами. А, может быть, еще и не умел ходить, ведь мы не знаем, насколько качественно занимались его развитием и воспитанием. У родителей было много других забот. Да и легко может возникнуть мнение, что в интересах императорского окружения было не форсировать процесс созревания Ивана Антоновича. Всем выгодно, чтобы оставался он просто символом, который сам ничего не решает, а просто выполняет роль гарантии спокойной и комфортной жизни для родителей и их друзей. На редких торжественных церемониях можно и внести его, как ценный атрибут. Например, как во время прибытия персидского посольства, Ивана вынесли на балкон – ребенок хоть слонов настоящих тогда повидал[99].
Вот тут следует вспомнить о важном событии, которое состоялось на второй день празднования дня рождения императора. Обручились Мориц Линар и Юлиана Менгден. Это событие было важно в первую очередь для Анны Леопольдовны. Во-первых, её подруга обретала статус замужней дамы. Во-вторых, не будет предосудительного факта, что рядом вьется неженатый мужчина – в статусе мужа подруги он может бывать рядом сколько захочется. В-третьих, степень доверия к госпоже Менгден у Анны такая, что только ей может доверить драгоценнейшего мужчину. В-четвертых, если вдруг у регента на свет появится плод любви от Морица Линара, то этот ребенок благополучно и легко будет признан дитем, рожденным в браке с Юлианой – она и подушечку на животе положенный срок относит.
Здесь самое время вспомнить Анну Иоанновну. Помните, мы говорили, что о разговорах, которые существовали раньше и есть сегодня, о том, что брак фаворита её Эрнста Иоганна Бирона с Бенигной Готлибой – лишь ширма, которая должна спрятать предосудительную связь с известнейшей особой, а также, по слухам, и обеспечить законность происхождения их детей? Возможно, и в те годы принцесса Мекленбургская слышала такие перетолки, могла в них в полной мере и не верить, но как удобный инструмент могла воспринять. Тем более, что она решила взять и другой пример с отношений своей тетушки и её фаворита.
Как Бирон был назначен обер-камергером Императорского двора, так и граф Линар должен был обрести аналогичную должность, а значит вступить в официальный статус, перейдя из разряда теневых советников. Но для этого следовало уволиться с должности иностранного посла. С этой целью Мориц Карл и засобирался в Дрезден. Прежде он получил разных подарков от своей любимой Анны. Кроме того, он еще до свадьбы получил под расписку от Юлианы деньги и имущество. С ним уехала и шкатулка с драгоценными камнями, из которых, по одной из версий, он должен был у европейских ювелиров изготовить корону для головы будущей императрицы Анны II[100]. Именно Линару приписывают возникшую в те дни идею о переходе его любовницы из регентства в полноценное правление.
По другой версии, часть вывезенных сокровищ следовало выгодно продать, чтобы сформировать запас денег в виде «военной казны», которая позволит Анне (и Линару) удержать власть и опять же получить императорскую корону[101]. Кстати, мы потом увидим, что в год нахождения у власти Анны Леопольдовны исчезло большое количество драгоценных изделий. По этому поводу будут большие вопросы в будущем.
Общее количество сокровищ, в чемодане у Линара нам неизвестно, но важно здесь то, что уехал он все же в Саксонию, оставив своих любовницу и невесту одних. В самое неподходящее время.
В ноябре 1741 года мама-регент торжественно отпраздновала другую годовщину, а именно, дату её правления. Празднование по этому случаю было, но не широкое. Состоялся бал в доме Миниха, с итальянской музыкой, ужином. Собравшийся цвет российского общества чествовал именно Анну Леопольдовну, правительницу. Тогда уже чаще звучит мнение, что ей следует быть не только регентом при малолетнем сыне, а объявить себя полновластной императрицей. Столь смелая идея находит своих сторонников, что объясняется вполне понятной предосторожностью. Двор и министры, уставшие от частой смены правителя, фаворитов, регентов захотели стабильности.
