чай.
Он налил воду в кастрюлю, а мы с мамой сели за стол. Мама налила себе кофе из полного кофейника. Я взяла три куска бисквита – ну, типа для начала.
Папа сел за стол. От его большой глиняной кружки пахло чем-то знакомым – кажется, мятой. Мама протянула ему блюдо с кусочками бисквита.
– Нет-нет, я не буду, – сказал папа.
– Не будешь бисквит? – удивилась мама. – Ты что, уже поел?
Чтобы папа отказался от шоколадно-кофейного бисквита – такого раньше не случалось. Обычно приходится охранять противень, едва его достают из духовки, – иначе бисквит может закончиться, прежде чем его попробует кто-нибудь другой.
– Но… в общем… короче… – папа выпрямился и заговорил быстрее и решительнее: – Хватит, с этим покончено. Я не могу без конца есть все это… сладкое. Это неполезно. Я решил… решил отказаться от сахара.
– Что? – изумилась мама. – Но ведь не совсем?
– Совсем, – решительно подтвердил папа и посмотрел в глаза маме. – Совсем. Ни грамма сахара. Мона говорит, что это из-за сахара я не могу вернуться в прежнюю форму…
Мама что-то пробормотала в чашку.
– А что? – сказал папа. – Ты же знаешь, что в сахаре пользы нет.
– Да нет, я согласна, – ответила мама. – Но зачем с таким фанатизмом? Можно ведь иногда съедать немного сахара. А в остальное время питаться полезной едой.
– Именно в этом и заключается самое сложное! – возразил папа. – Очень трудно есть немного – гораздо проще отказаться совсем.
– Только потому, что так сказала Мона! – выпалила мама и внезапно покраснела.
– Да… то есть нет… то есть я хотел сказать… эх… – проговорил папа. Отодвинув чашку, он поднялся. – Поговорим потом, мне надо отправить несколько писем, – крикнул он уже из гостиной: тоже своего рода объяснение.
Мама так и сидела, уставившись на блюдо с бисквитом.
Я взяла еще кусочек, чтобы показать: хоть кто-то все-таки оценил ее бисквит. Боюсь, это не помогло.
Быть единственным ребенком иногда очень тяжело. Если мама и папа не могут договориться, а я согласна с кем-то одним, сразу возникает чувство, будто вся семья объединилась против одного. Я всегда вынуждена стараться, чтобы им обоим было хорошо, к тому же в данном случае я сама не знала, на чьей я стороне. Ясное дело, взрослый человек имеет полное право перестать есть сахар, если ему так захотелось. Но с другой стороны… Жаль маму, которая специально сделала шоколадно-кофейный бисквит, чтобы порадовать папу!
Вообще-то я собиралась вечером пойти к Оресту, но вместо этого осталась дома и пыталась представить это все как уютные посиделки всей семьей, хотя мама просто заснула на диване перед телевизором, а папа сидел сам по себе, читал книги и попивал чай.
14
Но в субботу я, едва проглотив завтрак, помчалась к Оресту. Не могла дождаться момента, когда покажу ему подсказку «ПОГРЕБ УСАДЬБЫ АЛЬМЕКЭРР», скрывавшуюся в старых бумагах о монохорде.
Подходя к дому, я поняла: что-то не так. Что-то изменилось. А уже у крыльца поняла, что именно. Табличка Моны – красивая, нарисованная от руки, раскрашенная в разные цвета и перечислявшая все, чем Мона могла помочь, – была испорчена. От нее осталась только куча ломаных досок, лежавших рядом со старой подставкой для роз. Некоторые из них почернели, словно от сажи… Кто-то пытался сжечь табличку?
– Может быть, установим сигнализацию? – спросил маму Орест, когда я рассказала, что произошло, и мы вместе стояли на крыльце, глядя на остатки таблички. – Или камеру видеонаблюдения?
Мона мрачно покачала головой и ушла в дом. «Звонить в полицию», – подумала я. Но она вскоре появилась снова, неся в руке тот мешочек с солью, из которого несколько дней назад посыпала грядки позади дома. Теперь она медленно посыпала кучу досок тонким слоем соли.
– Прочь, сгинь, уходи, – пробормотала она.
Орест тихо застонал.
Почти всю субботу мы с Орестом просидели у него в комнате, размышляя о «погребе усадьбы Альмекэрр». В одной из книг мы обнаружили нарисованную от руки карту, где было обозначено местоположение усадьбы, и Орест согласился со мной, что место примерно там, где сейчас находится магазин, но это нам не очень-то помогло.
Единственное, что произошло за день, – пришел папа и привел Электру. На ней был мой детский свитер, и она, как всегда, тащила за собой своего медведя. Судя по всему, сбежала к нам еще в первой половине дня. Мама угостила ее бутербродами и бисквитом, а потом папа долго качал ее на моих детских качелях, так что Электра была ужасно довольная.
В воскресенье я встала рано – по крайней мере для воскресного дня. Дело в том, что это не обычное воскресенье, а День отца. В этот день мы с мамой обычно будим папу, принося ему в постель кофе с пирожным и небольшой подарок. Но накануне вечером мама сказала, что ей придется работать все воскресенье, потому что в понедельник у нее важное совещание и ей надо основательно подготовиться. Так что она рано уехала на работу, оставив меня одну с празднованием Дня отца. Правда, уезжая, положила на кухонный стол небольшой подарочек.
От меня он получит в подарок шарф, который я всю осень вязала на уроках домоводства. По-моему, получилось не так чтобы очень красиво, но он хотя бы теплый. Варить кофе я поленилась, а пирожные папа, видимо, больше не ест. Так что я сделала ему бутерброд, намазав хрустящий хлебец маслом, а еще вскипятила воду и налила в чашку, положив рядом пакетик, на котором было написано «Сон и покой». Папа обычно пьет такой чай по вечерам. От папиного цветка здоровья, стоящего на кухне, я отломала одну веточку. Цветок так разросся, что прекрасно без одной веточки обойдется. Зато я поставила ее в стакан с водой и старательно потерла листья, чтобы запахло лимоном.
Потом я поместила все это на поднос и поднялась в спальню папы и мамы, выкрикивая: «Поздравляю! Поздравляю!» Глупо было бы спеть папе песню, которой поздравляют с днем рождения.
Папа пришел в восторг от шарфа, как я и ожидала, и надел его на шею поверх пижамы, когда мы спустились в кухню сделать себе еще чего-нибудь на завтрак. В мамином пакете лежала термокружка – открыв подарок, папа радостно заулыбался. Тут внутри у меня потеплело.
В самый разгар завтрака пришел Орест.
– У кого-то день рождения? – спросил он, бросив взгляд на скомканную подарочную обертку на столе.
– Нет, но ведь сегодня же День отца, разве ты не знаешь? – вырвалось у меня. В следующую секунду мне стало стыдно –
