Здравствуй, Чукурова!.. Хасан Онбаши, вот мы и пришли. Он удивится и, конечно, обрадуется…
— Обрадуется. Я боюсь, боюсь своей матери, Мемед…
Они долго молчали. Слышалось только их дыхание и стрекот кузнечиков.
— Я боюсь… — снова сказала Хатче.
— Онбаши очень обрадуется… — успокаивал ее Мемед.
— Я боюсь матери…
У Мемеда кружилась голова. Все вертелось перед глазами, пересыпанное сверкающими солнечными искрами…
— Через десять дней, на одиннадцатый… Конец!..
Хатче была дочерью Османа, мягкого, замкнутого и безразличного ко всему человека. Зато мать Хатче — божье наказание. Какая бы драка ни случилась в деревне, она была тут как тут. Высокая, сильная, она вела сама все хозяйство, даже пахала.
Детство Мемеда и Хатче прошло вместе. Мемед лучше всех мальчишек лепил домики, а Хатче лучше всех умела их украсить. Часто они уходили от ребят и придумывали свои игры. Когда Хатче исполнилось пятнадцать лет, она стала каждый день приходить к матери Мемеда учиться вязать носки. Мать Мемеда показывала ей самые красивые узоры.
Гладя ее по голове, она приговаривала:
— Дай господь, чтобы ты стала моей невесткой.
Когда мать Мемеда говорила с кем-нибудь о Хатче, она всегда называла девушку «моя невестка».
И вот Хатче исполнилось шестнадцать лет.
Однажды Мемед усталый возвращался с поля, а Хатче — с гор, где собирала грибы. Они не виделись почти целый месяц. Их охватила безудержная радость. Они присели на камень. Темнело. Хатче встала и хотела уйти. Мемед взял ее за руку и снова посадил.
— Подожди еще! — попросил он.
Мемед дрожал от волнения.
— Ты моя невеста, правда ведь?
Он взял ее руки в свои.
— Ты моя…
Хатче улыбнулась.
— Скажи, ведь ты моя невеста?
Хатче отодвигалась от Мемеда, но он держал ее руки и не отпускал.
— Хатче, — шептал он. — Ты…
Мемед попытался ее поцеловать.
Раскрасневшаяся Хатче быстро оттолкнула Мемеда и побежала. Мемед догнал ее и схватил. Она немного успокоилась. Успокоился и Мемед.
— Я приду сегодня в полночь, спрячусь в тени тутового дерева. Буду свистеть, как птица… Все подумают, что это птица. Вот так, — пояснил он.
И он свистнул несколько раз.
Хатче рассмеялась:
— Как птица… Никто не отличит.
— Разве мы с тобой не жених и невеста? Но пусть ни один человек пока об этом не знает, — сказал Мемед.
Хатче изменилась в лице.
— А что, если нас уже видели? — и бросилась бежать.
С того вечера чувство их росло и превратилось в страсть.
Об их любви говорила вся деревня.
Они встречались каждый вечер. А когда это не удавалось, они теряли сон… Бывало, их заставала мать Хатче, и тогда она избивала дочь. Но ничто не помогало. Она связывала на ночь руки и ноги Хатче, запирала калитку на несколько замков. Но и это не помогало. Хатче всегда находила выход.
Девушка вязала Мемеду носки, вышивала носовые платки, пела песни. Свою любовь, тоску, ревность она выражала в разноцветных рисунках и изливала в песнях. Эти песни и поныне поются в Таврах. Посмотришь на такие носки — и сердце радуется. Услышишь такую песню — и как-то легко, приятно становится на душе.
Мемед не заметил, как и когда он вернулся домой. Звезда на востоке померкла, начало светать.
— Мать! — крикнул он, подойдя к двери дома.
Мать не спала, она думала о сыне.
— Сынок! — вскрикнула она, встала и, распахнув дверь, прижала его к груди.
— Значит, вы шли ночью?
— Да, ночью.
Мемед вошел в дом и бросился в постель. Ему очень хотелось спать. Перед глазами дрожал блеск желтой латуни.
Может быть, это блестела надежда? А может быть, тоска?.. Тоска по другу, по возлюбленной. Она гложет душу человека. В голове Мемеда, в сердце, во всех его мельчайших клеточках дрожал блеск желтой латуни. За ним мелькала касаба, где красная черепица крыш липла к голубому небу…
Блеск желтой латуни смешивался с сизым дымом подгоревшего кебаба, со звоном подков, которые ковал Слепой Хаджи. Белые мостовые, ровные, вымощенные полированным речным камнем, слепят глаза.
Мать села к изголовью Мемеда.
— Понравилась тебе касаба, сынок?
— Что? — пробормотал Мемед и уронил голову.
Во сне он видит Слепого Хаджи, который ковал на базаре подковы и пел. Потом он видит дома с красной черепицей. Мемед улыбается при мысли, что завтра или послезавтра они убегут. Хасан Онбаши вернется через десять дней. Сначала это его огорчает немного, но скоро огорчение проходит. Через десять дней все устроится! А вот совсем детское, улыбающееся, доброе лицо Хасана Онбаши. Седая борода точно приклеена к лицу. Хасан Онбаши найдет ему работу. Мемед почему-то очень верит в Хасана Онбаши… «Он обошел весь мир, пять за пядью», — говорит Мемед про себя. В касабе нет аги. Хатче, мать и он будут работать все вместе. Все, что они заработают, будет принадлежать им самим. Хасан Онбаши непременно поможет. Мемед не помнит, кто ему говорил, но он знает, что земли Чукуровы плодородны. Он думает об этом, и сердце его бьется сильнее от радости. На землях Чукуровы нет колючек. Когда он обоснуется там и станет главою семьи, он в один прекрасный день придет в свою деревню и всем расскажет о Чукурове. И тогда на Чукурову переселится вся деревня. Абди-ага останется один. Он не умеет ни сеять, ни жать… Он умрет с голоду…
— Понравилась тебе касаба, сынок? — снова спрашивает мать.
Мемеду кажется, что он уже ответил матери, и он снова погружается в свои мысли. Он видит фруктовую лавку и опрятно одетого человека в белой фетровой шляпе и брюках… Человек покупал апельсины. Мемед обратил внимание на его длинные белые пальцы, которыми он быстро отсчитывал деньги. Серебро, поблескивая, текло между пальцами…
— Сынок, ты слышишь меня? — спросила мать.
Спал ли он? Блеск латуни снова дурманил ему голову.
Под палящими лучами солнца Чукуровы плясали миллионы блесков.
Проснулся он поздно. Мать сидела у изголовья и смотрела на него. Вдруг ему почему-то стало стыдно. Он натянул на голову одеяло. В детстве, когда ему бывало весело, он всегда так делал. Мать, улыбаясь, сняла с его головы одеяло.
— Вставай, озорник! Поздно уж. Вставай, расскажи о касабе, — сказала мать.
Мемед с трудом открыл глаза. На улице все было залито солнцем. На мгновение он ослеп от яркого света. Потом перевел взгляд внутрь комнаты. Все в ней изменилось. Мемед чувствовал себя усталым и разбитым. Но, несмотря на тяжесть, которую он чувствовал в груди, в сердце его проникали лучи света. Он и сам не знал, что разгоняло тоску в его сердце. Эта радость, эта теплота исходила от света. Откуда шел этот
