останавливаясь и прислушиваясь.
Он собирался сделать широкий круг, но, когда через несколько минут за его спиной внезапно и шумно взлетели птицы, привлекая его внимание, он остановился и молча застыл. Обняв темный ствол дерева, он внимательно вглядывался во мглу, наполненную разбитыми лучами света, в поисках любого движения.
Простояв около минуты и не увидев ничего, он поколебался и решил вернуться на поляну.
Крик женщины, испуганный и злой вопль, потряс его и заставил побежать.
На поляне, недалеко от каменных стен святилища, горел маленький костер. Высота пламени и резкое потрескивание прутьев подсказали Хаксли, что огонь только зажгли. В голове мелькнула мучительная мысль, что Ясень все время была около поляны, дожидаясь, когда он уйдет.
Он приблизился, низко пригнувшись, чтобы остаться незамеченным. Ясень металась, изгибалась и боролась, неясно освещенная собственным огнем. Кто-то вцепился в нее и бил, раз за разом. Хаксли слышал удары. Ее крик ярости сменился стоном боли, но она продолжала ожесточенно сражаться, крутилась грубая юбка, мелькали руки.
Хаксли уронил рюкзак и бросился на поляну. Процесс убийства прервался, и Ясень посмотрела на него сначала зло, а потом с изумлением. Лес за ней мерцал и переливался, и серо-зеленая человеческая фигура быстро сдвинулась вправо. Он все еще держал Ясень, и испуганная женщина споткнулась, когда серо-зеленый, запрокинув ее голову назад, потащил ее за собой.
— Отпусти ее! Немедленно отпусти ее!
Хаксли выхватил горящую ветку из коста. И тут же вскрикнул, уронив ее, когда пламя обвилось вокруг его пальцев, опалив волоски на коже. Он более тщательно выбрал ветку, горевшую только на конце…
И состроил гримасу, сообразив, что вся ветка словно нагрета до красного каления!
… и бросился на тень своего альтер эго.
Ясень душили. Ее тело развернулось, ее голые ноги дергались. Голова и верхняя часть тела скрылись в кустах. Она задыхалась, ее крики затихали.
Хаксли прыгнул в подлесок и ткнул горящей веткой в тень.
— Оставь ее! Я не дам тебе убить ее, ты меня понял? Немедленно прекрати!
Огонь на конце ветки погас. Он яростно тряхнул ветку, надеясь опять разжечь пламя, но жизнь из него ушла.
И тут его лицо пронзила боль, и он почувствовал, что летит на поляну. Он застонал, и попытался встать, но вся сила из ног куда-то делась, и он упал обратно, на локоть; он протянул руку и ощупал лицо, онемевшее и странно обвисшее вокруг челюсти.
Издали он услышал резкий треск, полу-крик, быстро затихший, крик умирающей женщины…
— О, бог мой, он убил ее… Я убил ее…
В его глазах вспыхнул огонь, он закричал и встал, опираясь на головню. Нога ударила его в живот и, согнувшись, он почувствовал новый удар, ногой или рукой, было трудно сказать, в голову, и опять упал на спину. Пламя опять разгорелось, языки огня прыгнули него куртку, и он хлопал по ним рукой, пока чужие пальцы не сомкнулись на запястьях и вздернули его вверх, заставив сесть, наполовину ослепленного мигающим желтым огнем, и…
Веревка вокруг его шеи!
Затягивается!
Он схватился за веревку и попытался ее снять, сумев прохрипеть:
— Перестань! Ты не прав! Немедленно перестань!
Его подняли, повернули, раскачали. Он попытался сохранить какое-то достоинство, но почувствовал, что ноги не опираются о землю, а желудок перевернулся. Серо-зеленый с удивительной силой закрутил его вокруг себя и, в конце концов, швырнул прямо в каменную стену святилища.
Он поднял голову, потом почувствовал, что наполовину в огне. Он отполз от тепла, но сохранил присутствие духа и швырнул сверкающие обломки и горящий камыш в расплывчатую тень, возвышавшуюся над ним. Они попали в цель, и он заметил темный силуэт обнаженного мужчины, наклонившегося над ним, его улыбку и угрожающий блеск в смотревших на него глазах.
Голос, похожий на бульканье воды, прошипел:
— Дай ей умереть…
— Животное! — Хаксли сплюнул. — Ты меня достал. Ты думаешь, что являешься частью меня. Бог мой, надеюсь, что не проживу столько, чтобы увидеть день, который…
— Стиии-веееен…
Это был животный вой, который разбил вдребезги концентрацию Хаксли. И ударил ему по нервам. Такое отчаяние было в этом крике, такая нужда и такая ярость. Серо-зеленая тень вернулась к своей задаче — убивать, — но на ее губах, на зеленоватых воротах ада, которые были выходом из ее сердца, на этом невидимом, но материальном рту, было имя сына, и любовь к сыну, любовь и страсть; ошибающаяся и обманутая тень сражалась и убивала, чтобы спасти жизнь…
— Стиии-веееен…
И снова вопль отчаяния, а потом создание вернулось к работе и с той же энергией, с той же силой начало раздирать лежащее перед ним на земле беззащитное тело человека, человеческого существа!
Хаксли с научным абстрактным интересом регистрировал процесс своей смерти, отключившись от…
Не осталось сил, совсем. И он ничего не может сделать.
Так что, увидев кожаную петлю, внезапно появившуюся вокруг шеи тени, он мысленно засвидетельствовал, что сила научного любопытства, живущего в человеке, больше, чем сила воли или необходимость выжить. Он зафиксировал наказание своего тела и мысль о том, как эта серо-зеленая тень, этот срез его сознания, его личности, потерявшаяся в чуждом мире, может призвать силы природы, чтобы стать материальной, целой и сексуальной…
Это был освободившийся зверь, создание, образованное из его сознания, мифа и мужественности, сущность, увенчанная силой его мыслей, его нуждами, его желаниями, его низменным голодом. И этот голод подстерег более высокий интеллект, который Хаксли гордо называл своим, осознание любви и любопытство, которые вместе образовали человека-исследователя, такого как Уинн-Джонс, молодой Кристиан Хаксли или сам Джордж. Бедный Джордж. Бедный старый Джордж.
Рассеянный свет от рассеянного огня ясно осветил два куска дерева и острую кость, висевшие на душащей петле; серо-зеленый человек вскрикнул и отступил, бросив собственную петлю, которую, с животной самонадеянностью, накинул на горло Хаксли; Ясень — одна рука безжизненно висит, вторая сомкнулась на петле — потянула
