Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
императрица получила единственное письмо от своего брата, принца Гессенского, где он упрекал государыню в том, что она так мало делает для облегчения участи германских военнопленных. Императрица со слезами на глазах говорила мне об этом. Как могла она что-либо сделать для них? Когда императрица основала комитет для наших военнопленных в Германии, через который они получали массу посылок, то газета «Новое время» напечатала об этом в таком духе, что можно было подумать, будто комитет этот в Зимнем дворце основан, собственно, для германских военнопленных. Кто-то доложил об этом графу Ростовцеву, секретарю ее величества, но ему так и не удалось поместить опровержение.
Все, кто носил в это время немецкие фамилии, подозревались в шпионаже. Так, граф Фредерикс и Штюр-мер, не говорившие по-немецки, выставлялись первыми шпионами; но больше всего страдали несчастные балтийские бароны; многих из них без причин отправляли в Сибирь по распоряжению великого князя Николая Николаевича, в то время как сыновья их и братья сражались в русской армии. В тяжелую минуту государь мог бы скорее опереться на них, чем на русское дворянство, которое почти все оказалось не на высоте своего положения. Может быть, шпионами были скорее те, кто больше всего кричали об измене и чернили имя русской государыни.
Но армия была предана государю. Вспоминаю ясно день, когда государь, вернувшись из Ставки, вошел сияющий в комнату императрицы, чтобы показать ей Георгиевский крест, который прислала ему армия Южного фронта. Ее величество сама приколола ему крест, и он заставил нас всех к нему приложиться. Он буквально не помнил себя от радости.
Отец мой – единственный из всех министров – понял поступок государя, его желание спасти Россию и армию от грозившей опасности, и написал государю сочувственное письмо. Государь ему ответил чудным письмом, которое можно назвать историческим. В этом письме государь изливает свою наболевшую душу, пишет, что далее так продолжаться не может, объясняет, что именно побудило его сделать этот шаг, и заканчивает словами: «Управление же делами государства, конечно, оставляю за собою».
Подпись гласила: «Глубоко Вас уважающий и любящий Николай». В 1918 году, когда я была в третий раз арестована большевиками, при обыске было отобрано с другими бумагами и это дорогое письмо.
X
Кому дорога наша Родина и кто еще надеется, что после революции и большевизма настанет пора, когда Россия снова будет великой державой, тот поймет, как мне тяжело писать следующие главы; а писать я должна правду. Трудно и противно говорить о петроградском обществе, которое, невзирая на войну, веселилось и кутило целыми днями. Рестораны и театры процветали. По рассказу одной французской портнихи, ни в один сезон не заказывалось столько костюмов, как зимой 1915–1916 годов и не покупалось такое количество бриллиантов: война как будто не существовала.
Кроме кутежей общество развлекалось новым и весьма интересным занятием – распусканием всевозможных сплетен про государыню Александру Феодоровну. Типичный случай мне рассказывала моя сестра. Как-то к ней утром влетела сестра ее мужа, Дерфельден[37], со словами: «Сегодня мы распускаем слухи на заводах, что императрица спаивает государя, и все этому верят». Я рассказываю об этом типичном случае, так как дама эта была весьма близка к великокняжескому кругу. Говорили, что она присутствовала на ужине в доме Юсуповых в ночь убийства Распутина.
Клеветники выискивали всевозможные случаи и факты, за которые они могли бы ухватиться для подтверждения своих вымыслов. Так, из Австрии приехала одна из городских фрейлин императрицы, Мария Александровна Васильчикова, которая была другом великого князя Сергея Александровича и его супруги и хорошо знакома с государыней. Васильчикова просила приема у государыни, но, так как она приехала из Австрии, которая в данную минуту воевала с Россией, ей в приеме отказали. Приезжала ли она с политической целью или нет, осталось неизвестным, но фрейлинский шифр с нее сняли и выслали ее из Петрограда в ее имение. Клеветники же уверяли, что она была вызвана государыней для переговоров о сепаратном мире с Австрией или Германией. Дело о Васильчиковой было между прочим одним из обвинений, которое и на меня возводила Следственная комиссия. Все, что я слыхала о ней, было почерпнуто мной из письма великой княгини Елизаветы Феодоровны к государыне, которое она мне читала. Великая княгиня писала, чтобы государыня ни за что не принимала «that horrid Masha» («эту ужасную Машу»). Вспоминая дружбу великой княгини с ней, которой я была свидетельницей в детстве, мне стало грустно за нее.
Клевета на государыню не только распространялась в обществе, но велась также систематически в армии, в высшем командном составе, а более всего в Союзе земств и городов. В этой кампании принимали деятельное участие известные Гучков и Пуришкевич. Так, в вихре увеселений и кутежей и при планомерной организованной клевете на помазанников божиих началась зима 1915–1916 годов, темная прелюдия худших времен.
Весной 1916 года здоровье мое еще не вполне окрепло, и меня послали с санитарным поездом, переполненным больными и ранеными солдатами и офицерами, в Крым. Со мной поехали сестра милосердия, санитар Жук и три агента секретной полиции – будто бы для охраны, а в сущности, с целью шпионажа.
Эта «охрана» была одним из тех неизбежных зол, которые окружали их величеств. Государыня в особенности тяготилась и протестовала против этой «охраны»; она говорила, что государь и она хуже пленников; но почему-то их величества не могли выйти из этого тяжелого положения, вероятно, другие заботы были слишком велики, чтобы уделять время этому предмету. Каждый шаг их величеств записывался, подслушивались даже разговоры по телефону. Ничто не доставляло их величествам большего удовольствия, как «надуть» полицию; когда удавалось избежать слежки, пройти или проехать там, где не ожидали, они радовались, как школьники. За жизнь свою они никогда не страшились, и за все годы я ни разу не слышала разговора о каких-либо опасениях с их стороны.
Вспоминаю случай, как раз во время прогулки с государем в Крыму, «охранник» сорвался с горы и скатился прямо к ногам государя. Нужно было видеть его лицо. Государь остановился и, топнув ногой, крикнул: «Пошел вон». Несчастный кинулся бежать. Однажды, гуляя с императрицей в Петергофе, мы встретили моего отца, и императрица долго с ним беседовала. Только что мы отошли, как на него наскочили два «агента» с допросом, «по какому делу он смел обеспокоить государыню». Когда отец назвал себя, они моментально отскочили – странно было им его не знать…
Итак, я отправилась на юг. Государыня при проливном дожде приехала проводить поезд. Мы ехали до
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
