настроения. Сегодня первым треком стал «черный ворон», знать тяжко на душе у атамана. Это и хорошо и плохо. Плохо потому что все же я к нему хорошо отношусь и сопереживаю, ну а хорошо, так как напьется быстро и я смогу поговорить с Базилевичем спокойно. Сейчас еще стакан абсента, после перерыва в одну песню, следующий, на четвертый подход Матвей пойдет через еще две песни. И все. Спать. При этом, он обижается только, когда я первый стакан с ним не выпил, а дальше лишь тешит свое самолюбие, что я демонстративно наливаю себе меньше.
— Это… Коварство, — сказал Базилевич, когда Матвея Платова отвели люди из его расположения в один из шатров, где была кровать.
— Я приму епитимью и покаюсь, — отшутился я.
— Странный вы все же человек, Михаил Михайлович, сам из семьи священника, а шутите с такими вещами, — сказал Базилевич, нюхая бутылку, где еще оставался абсент. — А еще одергивали меня про упоминание черта.
Ага, или крестик сними, или трусы одень.
— Вы же о моих чудачествах не расскажите? — спросил я полушутя.
И вправду, несколько распустился. Нужно думать при выборе шуток. Но именно что медик был тем, с кем так шутить было можно. Григорий Иванович не являлся истово верующим и, насколько я знаю, ходил в церковь лишь, чтобы не прослыть охальником веры, ну и республиканцем.
— Я бы кричал на весь мир о ваших чудачествах, о тех новшествах, что уже мне доверены. Сделал это, чтобы спасти больше людей, но вы сами не захотели большой огласки, посему стану молчать, — серьезным тоном сказал Базилевич.
— Хорошо, не будем терять время, обсудим наши, скорее, ваши, дела, так как следовало бы еще поспать. Вы давно проводили ночи в шатре? — сказал я, зажигая еще четыре дополнительные свечи.
— Не подумайте, что я кроме перины и не видал иных постелей. Бывало всякое, в Европе когда учился, так и на земле сырой спал, — отвечал Базилевич.
— Ничего, вам дадут хороший спальный мешок, холода не почувствуете, — усмехнулся я.
«Мешок» звучало несколько пугающе для медика. Между тем, при подготовке к походу, я приказал сшить более двух сотен спальных мешков, которые застегивались продеванием деревянной колодки в петлю. При этом были такие спальники, которые и при жестких минусах спасут. Трехслойные с прослойкой из пуха и толстой шерсти, они отлично держали тепло и не пускали холод. Но подобных мешков была ровно дюжина.
А после мы начали обсуждать систему военно-полевой хирургии.
За попытками объять необъятное, я, посчитав, что мало чего знаю о медицине, забыл об элементарных вещах. К примеру, не знал, когда начали накладывать гипс и только когда узнал, как лечили сломанную ногу одного из моих крестьян, понял, что, в лучшем случае, при переломе наложат тугую повязку, да палку в роли шины прикрепят. Так что решил, что нужно внедрять этот метод, который более чем доступен.
Ну а после вспомнил про Крымскую войну. Нужно было осмысление важности расширяющейся пули для штуцера и того, какие тактики применялись в иной реальности после того, как европейские страны перешли на такие боеприпасы. И тут… Пирогов… Уже не помню, как его по имени-отчеству [Николай Иванович].
Этот доктор стал применять наркоз прямо в полевых условиях. Эфир известен сейчас, это уже подтвердил Базилевич, привезший эфирное масло в войска. Очень много людей умирает на операционном столе, когда им отрезают конечности. Умирают от боли, а еще и мешают работать хирургам, которым приходится допускать ошибки. Это большое количество погибших. Эфир же можно использовать, как антисептик, за неимении стрептоцида и когда нельзя применять медицинский семидесятипроцентный спирт.
Но не наркоз — главное достижение Пирогова, а сортировка раненых. Доктор не может распыляться на многие действия, и часто приходится заниматься тем больным, который мог бы обождать своей очереди. А этому больному было бы пока достаточно и перевязки, которую сделает медбрат, а не высококвалифицированный медик. Кроме того, хирург не тратит время на осмотры и диагностику, он стоит за операционным столом и не прекращает работать.
По каким именно признакам сортировать — это дело медиков, тут я не силен, но системный подход помог Пирогову сразу же вывести русскую военно-полевую хирургию на первое место в мире. Причем это лидерство Россия в последствии занимала и в будущем.
Тут же и проблема ампутации конечностей. Базилевич и сам пока не видит, как можно не ампутировать ногу, если там раздробилась кость, к примеру. Но уже сама постановка вопроса позволяет серьезно продвинуться в решении проблемы, а гипс, как и применение антисептики, пусть пока и не идеальной, поможет спасти конечности немалому количеству солдат и офицеров.
— Сколь много медиков с вами? — спросил я уже в завершении нашего разговора.
— Восемь, — понурив голову, ответил Базилевич, но поспешил оправдаться. — Медики, что уже имеют практику, не желают ничего менять и даже новое не воспринимают должным образом. Меня высмеяли, когда я поведал про санитарно-гигиенические нормы. Так что со мной студеозусы, и те из бедных, недворянских семей.
— Мало, конечно, но не все сразу. А еще, я сам некогда привлек себе в помощники студеозусов, нынче нарадоваться на них не могу, за редким исключением, — я вспомнил про предательство Тимковского. — Так что именно такие и должны быть.
— Может вы и правы. Но мы со своим обозом пока вовсе располагаемся лишь благодаря моему личному знакомству с фельдмаршалом Александром Васильевичем Суворовым. Меня пока ни к кому не приписали. Может посоветуете, к кому обратиться? Вот, к примеру, Милорадович… — сдерживая зевоту сказал Базилевич.
Давать такие советы я был не компетентен. Просто еще не понял, кто из генералов мог бы принять к себе новатора-Базилевича. Очень хотелось взять медика с собой, много правильного, проверенного временем в иной реальности, он будет реализовывать. Но ко мне нельзя, я предполагаю сильно много бегать. К казакам? Тоже нет, все же нужно к армейскому офицеру.
Да и не важно, к какому полку, или дивизии будет предписан Григорий Иванович Базилевич, важно, чтобы он спас русские жизни, ну и апробировал систему военно-полевой хирургии, которая, если ее развить, в разы сократит необратимые потери для русской армии. А это… Что тут объяснять, если все очевидно.
*…………*…………*
Дублин
25 апреля 1798 года (Интерлюдия).
Два человека стояли и смотрели на город, который горел. Зарево освещало все вокруг и ночь стала ярче дня, чтобы следующий день стал чернее ночи. Догорят
