решимостью, качнула головой девушка. — Ты… одна к нему иди. А я еще не наплясалась, — и быстро нырнула обратно, в самую гущу.
— Ну-ну… — проводила я ее внимательно глазами и тут же исчезла сама за гранью освещенных кострами пятен.
Русан, действительно, был там, где ему и положено. Правда, сменил привычную, стоячую позу на сидячую, вытянув ноги на узкой березовой лавочке, в аккурат под обозначенной «рогаткой».
— К тебе можно? — застыла я сбоку от грида. Мужчина скосился на меня, а потом медленно сдвинулся на противоположный край:
— Садись.
— Ага, — с готовностью шлепнулась я рядом и смолкла, насупившись на развернувшееся пред нами веселье. Кто-то, по-прежнему отплясывал под свирельные, залихватские мелодии, выдаваемые сразу тремя местными умельцами. Кто-то под песню водил хоровод у самого крайнего, главного костра, в центре которого уже догорал наряженный Купалой столб. А за нашими спинами, в березовой роще слышался отдаленный женский визг и эхом разносимые оттуда крики — там вовсю носились меж деревьев за своими парами «горельщики». — Русан, а откуда ты родом?
— Я?.. Из Барщика. Это такой городок недалеко от столицы, — снизошел до разъяснений грид.
— О-о, наверное, очень отсюда далеко. А в твоих краях эту ночь… отмечают?
— Отмечают, — с отстраненной улыбкой, кивнул мне мужчина. — Только она у нас Купальником называется.
— И что, тоже костры жгут и венки по воде пускают?
— Наверное… Я всего один раз такое видел. Очень давно.
— Понятно. И, наверняка, через пламя тогда не прыгал. Потому что кто ж, в здравом уме так своими штанами рисковать будет? У нас, вон, в прошлый Солнцеворот один… молодец, — великодушно не обозначила я, мирно дрыхнувшего сейчас под стогом Леха. — так скакнул, что и их в полете по шву порвал и местную вдову, рот открывшую, опрокинул. Нет, она, конечно, не против была такого явного «ухаживания». Да, пока молодец переодеваться огородами бегал, все ж, его не дождалась. Вот, был бы его дом не на другом конце веси, тогда б… — представив себе такой поворот в судьбе своего бывшего ухажера, развернулась я к Русану и увидала, как тот беззвучно смеется. — Ты чего?
— Ничего. Ты забавно рассказываешь, — будто оправдываясь, пожал тот плечами.
— Забавно? — в ответ, от души расплылась я. — Ну, теперь ты мне что-нибудь тоже расскажи. Например, какие еще праздники в «ненаших» краях отмечают.
— Какие праздники? — почесал за ухом мужчина. — Про все — не знаю. Но, самый из них любимый — Солнцепутье. Он начинается с двадцать второго декабря и длится до самого конца месяца.
— Хороший праздник, — задумавшись на долечку, констатировала я. — И что все это время делают? Через сугробы прыгают?
— Не-ет, — вновь засмеялся Русан, а я в этот момент подумала, что, наверное, именно таким его моя подружка и полюбила — сдержанным на эмоции, но, искренним в их проявлениях. — Горки заливают. В гости друг к другу ходят. На площадях гулянья с катаниями устраивают. А маги шутихи в ночное небо пускают.
— Шутихи? А что это такое?
— Это такие… заряды, которые выпускают при фейерверке… Что такое фейерверк?
— Ага…
Русан оказался еще и хорошим рассказчиком. Помогая себе сдержанной жестикуляцией, он толково объяснил мне, сначала, что такое «фейерверк», а потом мы прошлись по другим интересным новшествам из мира за нашими «пограничными» речками… И сами не заметили, как безмолвно застыла пред нами моя дорогая подруга:
— Ой, Любоня, — скосилась я на то, как вмиг подскочил с лавки Русан. — А мы тут… А ты знаешь, что такое Солнцепутье?
— Ведать не ведаю, — отрезала та, игнорируя торчащего рядом грида. — Евсь, там твоего чужака наши весевые парни скоро бить надумают. Ты бы пошла, что ли, увела его.
— Куда? — открыла я удивленно рот. — У меня зелье закончилось. Я на Леха все извела.
— Уж больно ты… — вдруг, замолчала девушка, уставившись в то самое место, где только что сидел Русан. — А в прочем, делай, как знаешь… Русан, ты, часом, не утомился?
— Нет. Можешь веселиться, сколько захочешь, — качнул головой грид, и отвернулся в сторону.
— Любоня, — все ж, решила я встрять, глядя на это дело. — Может, я пойду, а вы тут… останетесь. Мне уже домой пора.
— Нет. Сидите. А я к костру вернусь.
— Ну, знаешь, — вот теперь уже и я подскочила с лавки. — Сколько можно ходить вокруг, да около? Не пора ли откровенно поговорить? Потому что, вы… — запнулась я на этом слове, узрев приближающийся к нам мужской силуэт.
— Ну и что «вы»? — с недоброй заинтересованностью пропела Любоня.
— Да вы сами… должны…
— Евсения.
— Что?!
— Пошли.
— Куда? — ошалела я от такого предложения.
Стахос же, удостоив Русана лишь изучающим взглядом (впрочем, взаимным), решил пояснить:
— Сначала через костер прыгать. Мне уже… обрисовали, как это делается. А потом будем твой венок в речку запускать. Так ведь у вас все происходит? В такой последовательности?
— Ну да, — от неожиданности выдала я.
— Тогда, пошли, — протянул мне руку Стахос.
— Да никуда я с тобой не пойду. И ничего я с тобой запускать не буду ни в какой… последовательности, — таращась на эту руку, отчеканила я.
— Это почему же? — совершенно искренне изумился мужчина. — Раз все так делают, значит и нам надо. Или ты…
— Да что ты себе позволяешь? — подошла я к нему вплотную, вперясь гневным взглядом. — Это не твое дело, как я себя веду: как все, или не как все.
— Я с тобой пойду.
— Что? — развернулись мы одновременно к моей «внезапной» подруге.
— Я буду прыгать через костер. Тебя ведь, Стахос зовут? Так ты со мной идешь?
— А… пошли, — ухватил он подставленную Любонину ладонь…
— Да что же это здесь происходит? — ошарашено шлепнулась я обратно на лавку и обхватила руками голову. — Русан, это ведь… Не так все должно было быть.
— А как? — отстраненно бросил он, глядя вслед удаляющейся паре. — Евсения, откуда ты его знаешь?
— Кого?.. Стахоса? — оторвала я лицо от ладоней и внимательно глянула на грида. Уж больно настороженным показался мне его голос. А, впрочем, в нашей-то ненормальной «картине»… — Мы с ним вместе с моста через Козочку упали. Оттуда и знаю.
— Ясно, — вздохнул мужчина, опускаясь рядом со мной на сиденье.
А потом мы надолго с ним замолчали, погрузившись каждый в свои сокровенные мысли. И не знаю, о чем в это время думал Русан, я же себя беспощадно ругала. За то, что позволила себе так бездумно поверить в изменяемость мира. За то, что, позволила усомниться в правильности собственных нерушимых принципов. За то, что, пусть на долечку, но дала слабину, представив себя обычной девушкой с обычными грезами об обычной любви. И за
