что изо дня в день прыгали с простого пути на сложный и обратно. В этом была своя логика, ведь они дублировали друг друга и вели в одном направлении – малейшая подвижка в решении головоломки могла навести на мысль о том, как применить очередную подсказку «я таджика». Наверное, разобравшись с картой мира, мы поймём, где закопан сундук, и, подобно героям «Охотников за сокровищами», увидим проявившийся на пляже жирненький крест: «Копать нужно здесь!»
– Было бы неплохо, – прошептала я.
Закрыв Честертона, пробежалась по прочим книгам Смирнова, но быстро сдулась. Только растревожила внутреннего ворчуна, перечитав, как Хилтон описывает воздух горного монастыря Шангри-ла: «Такой чистоты, будто прилетел с другой планеты, – радовал при каждом вдохе. Дышать следовало вдумчиво и размеренно, и это, хотя поначалу доставляло неудобства, постепенно привело их души в состояние почти восторженного спокойствия». И ладно с вдумчивым дыханием и восторженным спокойствием, но воздух, чистый, будто прилетел с другой планеты? Что?! Чистый, как на Марсе или на Венере? Почему Хилтон выбрал именно это сравнение? Разрушил всю идиллию монастырской жизни под заснеженным Каракалом!
Я не поленилась скачать оригинальный текст. Убедилась, что переводчик ничего не напутал. Хилтон так и написал: «The air, clean as from another planet». Возмущённая, я настрочила Насте о живительном воздухе марсианских пустынь, но поморщилась и стёрла сообщение. Затем накатала сообщение с просьбой скинуть мне фотографии из горной библиотеки – на айфоне снимки, надо полагать, вышли более удачные, – но стёрла и его.
– На сегодня хватит, – сказала я себе. – С библиотекой разберёмся завтра.
Сон пропал, и я выбралась из овчарни. Прогулявшись по ночному двору, увидела, что все собрались на веранде. Услышала монотонный голос деда Кирчо. Поднялась на второй этаж, скудно освещённый двумя потолочными светильниками, и тихонько продвинулась по скамейке к Гаммеру.
В чашах светильников бились мотыльки. Дед Кирчо, двумя руками опираясь на выставленную трость, сидел во главе стола на краешке единственного стула с высоченной резной спинкой. На столе лежали карты и фишки неизвестной мне игры. Рядом с Гаммером притулился сонный Богданчик. Он явно скучал, но по примеру Гаммера старался слушать деда Кирчо. На противоположной скамейке сидели Вихра и Настя. Навалившись на стол, они смотрели в смартфоны и подъедали оставшийся после ужина инжир. Их лица то и дело вспыхивали разноцветными отблесками экранов. Глеба я заметила не сразу. Скрытый в полумраке за кадками с геранью, он облокотился на деревянный парапет и смотрел в сторону Моминой скалы.
Гаммер шепнул мне, что дед Кирчо застиг их за настолкой, которую принесла Вихра.
– Сочувствую, – прошептала я в ответ.
– Да нет… Игра скучная. И на болгарском. Лучше бы «Гномов» достали.
– Завтра достанем, – улыбнулась я.
По словам Гаммера, дед Кирчо больше часа привычно рассказывал о знакомых из Советского Союза, о советских строителях и вообще перечислял всё советское, что было хоть как-то связано с Маджаровом, и, кажется, наконец перечислил всё без остатка. Даже Гаммер, слушавший с интересом, испугался, что дед Кирчо, не отыскав в памяти ничего новенького, пойдёт по второму кругу, а тот вдруг завёл речь о своём детстве. Значит, я пришла вовремя.
Говорил дед Кирчо путано, сбивался на непонятные мне болгарские словечки, иногда вовсе затихал, будто увязая в воспоминаниях, но потом отступил поглубже в историю Костадиновых – прапрадедов Вихры – и заговорил хорошо.
Свой род они вели от болгарина, родившегося ещё в ту пору, когда роженицу в Родопах после захода солнца не выпускали на улицу, опасаясь, что дикий зверь отнимет у неё грудное молоко. Главой семьи тогда называли дедушку. Он владел домом, благословлял еду. Никто не смел сидеть, когда он входит, и просьбами его напрямую никто не беспокоил. С просьбами ходили к бабушке, а уж она передавала их дедушке, который через бабушку на них отвечал.
– В общем, давно это было, – заключил дед Кирчо.
О том Костадинове он только и знал, что его семья жила в Родопских горах и, укрываясь от турок, отказывалась покидать родные места вслед за теми, кто искал спасения в Малой Азии. Если я правильно поняла, Малой Азией называли полуостров между Чёрным и Средиземным морями, где теперь расположилась почти вся современная Турция. Болгары, армяне, греки и прочие беженцы нарочно селились там в неприветливых и малообжитых уголках, чтобы держаться подальше от главных дорог Османской империи. Между тем турки разрушали последние монастыри и крепости Родоп, вынуждали горцев принять ислам, а в наказание за упрямство убивали.
Настал день, когда и внук Костадинова бросил свой опожаренный дом. Спрятался среди порубленных тел, чтобы самому не попасть под ятаган, – а турки рубили и детей, и стариков. Потом добрался до Малой Азии, где поселился неподалёку от Мраморного моря, в селе Коджабунар. Там родился дед Васил – первый из Костадиновых, кого дед Кирчо знал по имени. И вроде бы жили неплохо, но обрадовались, когда в тысяча девятьсот двенадцатом году началась Балканская война, потому что мечтали вернуться в Родопы и на пожарищах построить новые дома.
С войной не заладилось. Сербия с Грецией вышли из Балканского союза и ополчились против Болгарии. Окружённая врагами, она едва продержалась сорок два дня. Продержалась бы дольше, но помочь ей отказалась даже Россия, и мечты Костадиновых вернуться в родные места поблекли. Вот только с ними поблекла и вера в спокойную жизнь на чужбине.
На сёла малоазийских болгар повадились нападать черкесы, перебравшиеся в Малую Азию после русско-турецкой войны. Да и турки, бежавшие из частично освобождённой Болгарии, придумали селиться рядышком, то есть по соседству с теми, кого сами в своё время превратили в беженцев. Их соседство приносило лишь смерть и разорение. К тому же назревала Первая мировая, и турки добрались до уединённых малоазийских сёл: отняли скот, продовольствие и насильно забрали болгарских мужчин, чтобы их первых отправить на гибель под флагами Османской империи.
Честно говоря, я немножко запуталась во всех этих войнах, но из рассказа деда Кирчо поняла главное: в тринадцатом году сотни тысяч малоазийских болгар пересекли пролив Дарданеллы и хлынули на полосу греческой земли, которая отделяет Родопы от Эгейского моря. Турецкие башибузуки бросились за ними в погоню и порубили до шестидесяти тысяч беженцев прежде, чем те достигли границ Болгарии, а дед Васил, прапрадед Вихры, поостерёгся сразу вести семью через Родопы и с тридцатью тысячами беженцев ненадолго обосновался в Дедеагаче, современном Александруполисе, а это, если смотреть по карте, примерно на середине пути от пролива Дарданеллы до Маджарова, тогда ещё названного Ятаджиком.
Турки добрались до них и там. Часть истребили, остальных повели обратно в Малую Азию. Колонна пленных растянулась на семь километров, и неизвестно, чем бы всё закончилось, но отрядам воеводы Димитара Маджарова удалось их отбить. Теперь уж дед Васил и другие уцелевшие согласились немедленно отправиться в Родопы. До границ свободной Болгарии им предстояло одолеть не меньше ста километров горного пути. Турки, разумеется, не успокоились и нагнали беглецов на подступах к Ятаджику, однако напасть открыто побоялись и устроили засаду на берегу Арды, то есть на тогдашней границе с Болгарией.
Башибузуки ударили, и Арда наполнилась «морями крови», о которых благодаря головоломке Смирнова я узнала задолго до приезда в Маджарово. Дед Васил спасся и после всех войн, когда турецкая граница отошла в сторону, а Ятаджик временно сменил название на Дупницу, возвратился сюда – занял этот пустовавший дом. И я, конечно, вспомнила, что и мой прадедушка, Пётр Иванович, подобным образом занял пустовавшую немецкую виллу в Кёнигсберге. А ведь во́йны где-то продолжались и сейчас. Оплаканные дома по-прежнему меняли хозяев, и думать об этом было грустно.
Дед Кирчо сказал, что семья его дедушки поначалу жила бедно, чуть ли не беднее тех лет, когда они томились в малоазийском Коджабунаре. Получив по земельной реформе тридцать соток земли, они завели кое-каких овец, попробовали выращивать виноград и зажили получше. Дед Васил умер на кровати, со временем доставшейся деду Кирчо, а тогда перешедшей деду Ивану.
Виноградники толком не укрепились, и дед Иван после смерти отца забросил их. Овец, правда, не отдал, но сам пошёл работать строителем. Прокладывал первые штольни, когда здесь только началась пробная добыча свинцово-цинковой руды. Возводил рудные
