исковеркавшая маленького невольника на свой лад, выработала у него смекалку и приучила к изворотливости. Когда живешь с лютым хозяином — это не самые последние качества.
Какое-то время путь, проложенный мальчишкой, шел прямо. Срубленные тесаком и примятые двумя парами ног стволы лежали ровно, точно во время заготовки. Когда Обглодыш устал, его сменила царевна. Камень это понял по тому, что трава в том месте была срезана косо и достаточно неумело. Впрочем, не царское это дело — идти по травяному лесу с тесаком.
Камень почти успокоился. В конце концов, Обглодыш явно находился под покровительством Великого Се. Повезло же ему в горах. Иначе чем чудом его спасение назвать было нельзя. Может, и на этот раз удача не оставит его, и он выведет девушку в какое-нибудь безопасное место, а там и они с Ветерком подоспеют.
Но его надежды не оправдались: след сделался неровным. Обглодыш сначала резко свернул вправо, потом взял левее, затем и вовсе сдал назад, петляя, точно кролик капату, застигнутый охотником. Как и у кролика, эти примитивные уловки ни к чему толковому не привели. На расстоянии двух перестрелов след беглецов врезался в широкую тропу, проложенную большим отрядом.
Ветерок с тревогой глянул на Могучего Утеса. Хотя в чтении следов существовали тонкости, какие мало кто знал лучше старого охотника, нынешние приметы заявляли о себе слишком очевидно.
— Они наткнулись на наемников? — сдавленным голосом спросил молодой Ураган.
Камень посмотрел на большой след внимательно и с некоторым облегчением покачал головой.
— Это не солдаты, а торговцы. Купеческий караван. Рановато для такой поры, но эти, видимо, одни из первых. Случайные путники для них неплохая добыча, — рассудительно добавил он, но увидев, как передернулось и побледнело при этих словах лицо молодого воина, понял, что сболтнул лишнего.
При всей очевидной беззащитности беглецов, они попытались оказать сопротивление. Примятая трава, в которой Камень нашел поломанный тесак, красноречиво рассказывала о краткой, но ожесточенной борьбе, в которой девушка и Обглодыш попытались отстоять свою почти обретенную свободу. Но слуги торговца оказались сильнее.
— Если с Птицей и малышом что-то случилось, я отыщу этих ублюдков, где бы они ни укрылись, даже если на это мне придется потратить всю оставшуюся жизнь! — пообещал Ветерок, красноречиво сжимая рукоять меча.
— Если это тебя хоть немного успокоит, — осторожно проговорил Камень, — чести царевны вряд ли что-то угрожает. По крайней мере, пока. Один из охранников обронил бляху с изображением печати хозяина. Это — Уседя. Он славится в травяном лесу своим презрением к женскому полу и предпочитает водить дружбу с себе подобными.
— Слабое утешение, — вздохнул Ветерок. — В компании этих кавуков Птица находится не в меньшей опасности, чем с наемниками князя Ниака, а уж про Обглодыша я просто предпочитаю не думать.
— Тем не менее, я уверен, мы их найдем.
В верности, хотя бы частичной, своего последнего утверждения Камень сумел убедиться в гораздо более скором времени, чем предполагал. Не проехав по караванной тропе и двух поприщ, они услышали знакомый ломкий мальчишеский голос, во все горло распевающий всем известную песню про удалого молодца, которого не удержат никакие засовы и догонит лишь ветер в травяном лесу. Сегодняшнее исполнение отличалось тем, что половину нормальных слов в песне заменяла отборнейшая площадная брань, а также тем, что вместо травяной флейты или еще какого инструмента, песне вторил дружный, хотя и нестройный хор кавуков.
Белый и Крапчатый без особого приказа перешли на галоп. Чубарый сначала отстал, но сообразив, что оставаться одному посреди кишащего кавуками травяного леса — искать погибель на свою буйную голову, припустил за ними след в след. Всадникам пришлось проехать не менее двух поприщ, прежде чем их взорам открылась картина достойная, чтобы быть запечатленной на стене главного общинного дома или даже царского дворца.
В самой сердцевине травяного леса, немного возвышаясь над его верхушками, стоял одинокий утес, вернее не утес даже, а гигантский валун, то ли оброненный Трехрогим Великаном при возведении гор, то ли выпихнутый на поверхность духами подземного мира. Когда вблизи пролегла караванная тропа, торговцы облюбовали это место. Здесь они располагались на дневной отдых или на ночлег, здесь приносили жертвы духам травяного леса и гор. Для последней цели в незапамятные времена в расщелины камня было вбито на разной высоте несколько колец с прикованными к ним цепями.
Сейчас цепи с наручниками и ошейником, находящиеся на высоте роста сидящего человека, были заклепаны на запястьях и шее Обглодыша, еще одну цепь, до которой смог дотянуться, он крутил в руке, намереваясь отбиваться от подступающих ближе и ближе прикормленных купцами алчных кавуков. Собирающийся подороже продать свою жизнь мальчишка выводил строфу за строфой свою песню, а по его разбитой, исцарапанной физиономии, размазывая пыль и кровь, двумя ручьями катились слезы.
При приближении всадников кавуки бросились врассыпную. В одного Ветерок для острастки швырнул дротик, еще двое нашли свою гибель под копытами Крапчатого.
— А ты неплохо проводишь тут время! — улыбнулся Обглодышу Камень.
— Стараюсь как могу! — шмыгая разбитым носом, бодро отозвался мальчишка.
— Сколько раз я тебе говорил, не повторяй всякую похабщину, которую несут спьяну наемники! — назидательным тоном проговорил Ветерок, спешиваясь. Впервые за этот страшный день лицо его осветила улыбка.
— Но ты же сам объяснял мне, что эти слова годятся как раз для того, чтобы гнать всякую нечисть! Вот я и решил проверить. По-моему, подействовало.
На такой ответ Ураган только покачал головой. Он мигом расклепал ошейник и наручники и накинул на Обглодыша, всю одежду которого сейчас составляли короткие полотняные штаны, свой плащ. Мальчишка перестал ершиться, обмяк и детским, доверчивым движением спрятал голову на груди Урагана.
— Ну, будет, будет! — приговаривал Ветерок, приглаживая светлые вихры на затылке мальчишки. — Ты с нами, мы с тобой, значит, все хорошо.
Камень для себя отметил, что, хотя сейчас, как и во время их прошлой встречи, мальчишка предстал перед ним замызганным, растрепанным и окровавленным, две недели жизни в холе и неге принесли свои добрые плоды. Нескладное, но гибкое, точно весенний побег, тело выглядело теперь не более худым, чем у любого из его сверстников, от страшных ран, оставленных Синеглазовой плетью и когтями табурлыка, остались только белые едва заметные рубцы, а что касается грязи да ссадин с синяками, то это дело, как известно, поправимое.
Ветерок развязал дорожный мешок, в котором как нельзя кстати оказалась одежда, собранная его родней для мальчишки. Там были башмаки, штаны, добротный войлочный плащ и кожаный пояс. Только травяную рубаху, одежду взрослого воина, пока заменяла короткая шерстяная туника.
— Теперь расскажи, как все произошло, —
