при царском дворе. Как же, помню: каменные дворцы, огромные залы, все в золоте и хрустале…. Однако, холод и сырость не для меня. Часто болел и решил вернуться на родину.
– А что можно посмотреть во дворце ханов Гиреев? – поинтересовался Павел.
– Многого тебе не покажу. Был бы ты правоверный, я бы открыл твоему взору все тайны этого дворца. Но тебе он напоминает конюшню.
– Я такого не говорил, – возмутился Павел.
Мусса в ответ только хитро взглянул на гостя с искоркой презрения и процитировал:
Безлюден пышный дом, где грозный жил Гирей.
Трон славы, храм любви – дворы, ступени, входы,
Что подметали лбом паши в былые годы, —
Теперь гнездилище лишь саранчи да змей.
– Красивые стихи, – удивился Павел.
– Поляк один как-то гостил у нас в Бахчисарае. Он очень восхищался дворцом. Видишь те отвесные скалы? – указал Мусса на гору за дворцом. – Чуфут-Кале. Хан Хаджи-Гирей построил под этой скалой первый деревянный Сарай-Ашлама. Вон, прямо под тем острым выступом. Потом Сахиб-Гирей решил здесь разбить райский сад, заодно возвести роскошный дом для отдыха. Уж больше трёхсот лет прошло.
– Неужели этому дворцу триста лет? – не поверил Павел.
– Да. Но ты не думай, что его вот так, сразу и построили. Горел он не раз. Переделывали его ханы под свой вкус. Теперь Хан-Сарай такой, какой есть.
– А почему дворец наполовину деревянный? Прочему не из камня?
– Ах, ты вспомнил Петербург, – снисходительно усмехнулся Мусса. – У нас не строят дворцы из камня. Камня кругом полно. Из камня и глины бедняки лепят свои сакли. А дерево – материал для строительства ценный. Потом, дерево – оно живое, даже когда срубленное, а камень – всегда мёртвый. Из камня хорошо надгробия делать или склепы. Кому уютно жить в склепе? Ах, да, прости, у вас всё из камня строят.
– Кто же возводил этот дворец? Восточные мастера? – спросил Павел, пытаясь вспомнить подобный стиль в архитектуре.
– Кто только не трудился над ним: армяне, турки, греки, даже итальянцы. Но и местные мастера кое-что сделали. У нас тоже народ с руками. Вот здесь, во дворе когда-то кипела жизнь. Воины собирались в набеги. Сюда же приводили пленников. Устраивались праздники и приёмы послов. А теперь этот двор выглядит уныло и заброшено. Но, что поделать – время величия ушло, как время Великого Рима, или могущественных Афин, несокрушимой Персии…. А, уж, какая могущественная была Золотая орда…. Где она теперь?
Мусса повернулся к старику:
– Уважаемый Ахмед-Хаджи, ты дозволишь этому юноше осмотреть мечеть?
Старик взглянул выцветшими, слезящимися глазами на Павла и ответил скрипучим голосом:
– Всевышний никому не запрещает входить в свой дом. Коль путник пришёл с миром и без дурных мыслей, так пусти его.
– Проходи, уважаемый, – пригласил Мусса, – но сапоги придётся снять у порога. Нельзя в дом Аллаха вносить земную грязь. Саблю тоже надо оставить. Ахмед-Хаджи приглядит за ней. Заходить нужно с правой ноги. Я понимаю, ты молитв наших не знаешь, но, хотя бы мысленно попроси Аллаха приоткрыть тебе ворота истиной веры.
Они вошли в храм. Высокий просторный зал с простыми белёными стенами. Два ряда квадратных колонн. Потёртые ковры с растительным орнаментом устилали пол. По стенам шли балкончики.
– Вот наша мечеть Хан-Джами. Как-то она сильно горела. Хан Селямет-Гирей отстроил её заново.
– Тут так все просто, – удивился Павел, вспомнив золотое убранство Петербургских храмов.
– Просто, как небо, – поправил Мусса. – Взгляни как-нибудь внимательно ввысь, там тоже все просто и без излишеств. Здесь, где мы стоим, молятся мужчины, а на балкончиках – место для женщин.
– Почему отдельно?
– Во время молитвы, уважаемый, надо с Всевышним общаться, а не отвлекаться на земные грехи, – поучительным тоном объяснил Мусса.
– А что это за потайная дверца? – спросил Павел, указывая на низкую арку.
– За ней лестница, по которой муэдзин поднимается на минарет и призывает правоверных намазу. Извини, но туда пустить тебя не могу. Я и сам никогда не поднимался на шорфе. Только уважаемый Ахмед-Хаджи имеет право входить в эту дверь.
– Он не боится? Минарет такой высокий, тонкий.
– Уверяю, тебя, о, юноша, минарет крепкий. Камни подогнаны идеально. А скреплены они расплавленным свинцом.
Они вышли из мечети, обулись и направились по заросшей дорожке. Вскоре попали на кладбище, где над могилами возвышались покосившиеся надгробия из резного камня.
– Сюда, тоже не разрешено водить гяуров. Но тебе, потомку Текеевых, отказать не могу. Вот, видишь это старое надгробие? Ты, конечно, не знаешь арабского?
– Нет.
– Послушай, что здесь написано: «Когда я жила, то походила на чудный цветок, который завял так рано. О, Всевышний, возьми меня в рай и посади в свой цветник».
– Кто была эта девушка?
– Разве кто-нибудь помнит? – развёл руками Мусса. – Одна из гарема, одного из ханов, – и вновь процитировал:
До срока срезал их в саду любви Аллах,
Не дав плодам созреть до красоты осенней.
Гарема перлы спят не в море наслаждений,
Но в раковинах тьмы и вечности – в гробах.
Забвенья пеленой покрыло время прах;
Над плитами – чалма, как знамя войска теней;
И начертал гяур для новых поколений
Усопших имена на гробовых камнях.
Это стихи все того же поляка. Как же его звали? – задумался Мусса. – Совсем память дырявая стала. Мицкевич, – вспомнил он. – Здесь прибывают в покое ханы и их ближайшие родственники. Уже, как лет семьдесят на этом кладбище никого не хоронят. Вот, послушай, – Мусса подошёл к высокому надгробью в виде широкой стелы с арабской вязью, вырезанной в камне. – «О, Аллах Вечный и Всемогущий, единственное ремесло Гирей-Хана – война. Не было равных ему в силе и отваге».
Они подошли к двум башням-мавзолеям, высотой в четыре человеческих роста. Башни не круглые, а восьмиугольные с маленькими окошками. Мавзолеи венчали куполообразные крыши.
– Здесь тоже похоронены ханы, – сказал Мусса. – Смертные их не видят, но иногда ночью они собираются в одном из мавзолеев и празднуют свои забытые победы.
Дальше Мусса повёл его под арку, и они очутились в закрытом небольшом дворике. Внимание Павла привлёк портик с двумя колоннами. Над дверью находилась чудесная тонкая резьба по камню.
– Посольский дворик, – объяснил Мусса. – Обрати внимание на арку. Этому чудо больше трёхсот лет.
– Но орнамент не восточный, – подметил Павел, рассматривая каменные завитушки в виде листьев и цветков.
– Верно. Портик украшали итальянские мастера. Точно не могу сказать кто, но мастера эти ехали в Москву, не соврать бы, по приглашению Ивана Великого. Хан их позвал погостить, а заодно заплатил щедро за труды.
Они оказались в просторном зале с
