платьем, туфли на высоченных каблуках и распущенные светлые локоны по спине. В офисе все шутят, что у меня есть типаж, и, если честно, есть.
И Эбигейл Келлер — мой гребаный типаж.
Большинство людей считают, что иметь свой типаж — это плохо.
Я никогда этого не понимал.
Я занятой человек.
Если я знаю, что мне нравится, что я хочу видеть в женщине, что меня заводит и с кем я хотел бы проводить больше времени, зачем мне пробовать что-то новое?
Это просто и эффективно — иметь свой типаж.
— Когда я была маленькой, у нас с сестрой была кассета с «Рокетс»6. Я хотела быть одной из них, — говорит она, её голос низкий, и когда я смотрю на неё, её глаза мечтательно смотрят на здание напротив.
— Почему ты не стала? — спрашиваю я. — Я чувствую, что если кто-то и может что-то создать, так это ты. — Она смеётся, но как-то неловко, словно я затронул что-то слишком близкое к правде.
— Я ужасно танцую, например. И я ненавижу кардио, — говорит она, отрывая взгляд от Рокфеллер-центра и глядя на меня, на её полных губах появляется небольшая улыбка, прежде чем она прикусывает губу, словно нервничает, что это неправильный ответ.
— Ты ненавидишь кардио? — спрашиваю я, целенаправленно пробегая глазами по её телу. Я не уверен, имею ли я в виду, что она в хорошей форме для человека, который ненавидит кардио, или я имею в виду, что я бы с удовольствием позанимался с ней через несколько часов, но в любом случае, по её телу пробегает заметная дрожь. Я улыбаюсь.
— Я не люблю пот. Это… неудобно. И это не очень хорошо для моей кожи или волос.
— А-а-а. Конечно. Я бы не хотел испортить твои великолепные волосы, — говорю я и провожу рукой по ним. Хотя мои жёсткие пальцы уже близки к холодному онемению, я чувствую, насколько они чертовски мягкие. В голове мелькает мысль держать эти волосы в другой ситуации, золотые локоны обёрнуты вокруг моей руки… Я меняю тему.
— Так ты когда-нибудь была там? Чтобы увидеть «Рокетс»? — спрашиваю я, заправляя волосы ей за ухо. Когда я это делаю, моя костяшка пальца пробегает по её шее, останавливаясь на моем пальто, в которое она всё ещё закутана. Её язык высовывается и облизывает её губы, пухлые и розовые, раздвигая их, чтобы почувствовать остатки какао, и мне требуется всё, чтобы не подстроиться.
Не схватить её за руку и тащить в свою квартиру.
Веди себя спокойно, Мартинес.
— Нет, ещё нет. Но однажды, — говорит она с тоской, улыбаясь так, будто знает, о чём я думаю.
Эта женщина опасна.
По-хорошему опасна.
— Каждый год моя фирма устраивает там вечеринку. — Я двигаю её перед собой, наклоняясь так, что мой рот оказывается возле её уха, и поддерживая её тело так, чтобы оно совпадало с моим. Моя рука движется, указывая вверх на Радужную комнату. — Это большое событие, еда, напитки, объявления о повышении, выходе на пенсию — целых девять. — Это традиция чествовать нашу фирму — нашу семью — и напоминать им о том, как много они значат для нас. Если вы относитесь к своим сотрудникам как к членам семьи, они усердно работают и более лояльны. Вы можете рассчитывать на них больше.
— Ты… приводишь гостей? — спрашивает Эбигейл со странным выражением на своём красивом лице, и я думаю, может быть, она нервничает, спрашивая об этом, намекая на слишком многое слишком рано.
— А что, ты пытаешься получить приглашение? — говорю я, поворачиваясь к ней с улыбкой на губах. Её глаза расширяются от беспокойства, тревоги, возможно. Моя холодная рука поднимается, откидывая волосы, которые ветер развевает за её ухом, и я оставляю её на её шее. — Я бы привёл тебя, детка, — говорю я, вдыхая её запах, сладкий и цветочный. — Если всё пойдёт хорошо, я приведу тебя. Для меня было бы честью держать тебя под руку, входя в комнату с людьми, с которыми я предпочёл бы не проводить лишнего времени, видеть, как все их взгляды устремляются на тебя, и чувствовать, как нарастает ревность. Смотреть, как они хотят получить то, что принадлежит мне.
Взгляд в её глазах меняется на странную смесь счастья и тоски, как будто ей нравится то, что я говорю, но это значит для неё больше, чем должны простые, очевидные слова, и, Боже, я хочу знать, кто вложил этот взгляд в её глаза.
Какой подонок увидел этот идеальный образец женщины и решил, что ему это не нужно?
Я хочу спросить.
Вместо этого я наклоняюсь, прижимаюсь лбом к её лбу и вдыхаю её.
— Ничего, если я тебя поцелую, Эбигейл? — спрашиваю я, слова едва слышны, и в оживлённом квартале Нью-Йорка не должно быть слышно моих слов, когда они произносятся так тихо.
Они должны затеряться в суете, в шуме города.
Но она слышит их.
Я знаю, потому что её губы приоткрываются, глаза тяжелеют, а маленькая рука тянется к моей груди, и она кивает.
И тогда я беру жизнь в свои руки, как я делал это годами, находя то, что я хочу, и делая это своим, и я целую Эбигейл Келлер прямо здесь, перед Рокфеллер-центром, и мир замедляется.
Она на вкус как горячий шоколад и тропический кокосовый блеск для губ. И всё же, это работает на неё, и я задаюсь вопросом, может, это просто она — странная смесь противоположностей, которые каким-то образом взаимодействуют вместе, потому что они — это она.
Её губы прижимаются к моим, и мы остаёмся так на несколько долгих мгновений, наслаждаясь простотой первого поцелуя, прежде чем моя рука на её подбородке придвигает её ближе, и мой язык высовывается, чтобы коснуться её губ.
Она впустила меня внутрь.
И тогда я делаю шаг ближе, подталкиваю её спиной к стеклу витрины, прижимаюсь к её телу, удивляясь тому, что она почти на фут ниже меня, но всё равно каким-то образом идеально мне подходит.
Её рука движется вверх, захватывая мои волосы, прижимая меня к себе, и я стону ей в
