дом, и машина скрылась из виду.
Дед забрал у бабушки керосинку, распахнул калитку, и Анжела смогла наконец увидеть лицо мамы. В свете трепещущего огня оно казалось болезненным и уставшим, кожа под глазами посерела, а щёки лишились привычного цвета и не особо отличались по тону от снежного покрывала во дворе. Но улыбка… Улыбка была маминой, нежной и счастливой. Наконец родители закрыли за собой калитку. Дед освещал прочищенную в снегу тропинку и нёс вещи, папа по-прежнему держал на руке непонятный свёрток. Бабушка вдруг всплеснула руками, запричитала: «Да что же это такое! Совсем без кровушки осталась! Ох, ты!» и прижала маму к себе. «Сын! – донёсся до Анжелы гордый голос мама, – Альберт!». Бабушка снова всплеснула руками, подошла к папе и заглянула в свёрток. Девочка заметила, что бабушка кулаками принялась тереть глаза и шмыгать носом, потом резко вытянулась, как будто что-то вспомнила, и засуетилась: «Будет, будет во дворе стоять! Стужа такая. Промёрзнет же дитё. Дочура, скорее в дом! Дед, шевелись!». Бабушка, помогающая маме, папа, не отводящий взгляда от свёртка, дед, кряхтящий, то и дело сплёвывающий что-то на снег, ровным строем прошли мимо Анжелы и поднялись в дом. Дверь захлопнулась. Тишина тяжёлым покровом легла на двор.
Девочка стояла одна во дворе, смотрела на закрытую дверь, на яркие от зажжённого света окна и не понимала, что случилось. Из дома долетали отдельные слова, звуки, непонятный шум, но все эти звенящие помехи представлялись ненастоящими, воображаемыми, и как будто зарождались даже не здесь, а где-то на краю света. Анжела услышала смех, и опять ей почудилось, что хохочут незнакомые дяденьки и тётеньки далеко отсюда, может, в соседней деревне. Отныне все отголоски, все предметы вокруг неё виделись чуждыми и непонятными – дом, в котором она живёт сколько себя помнит, теперь пугал и вызывал незнаемые до селе чувства злобы и ревности, крыльцо, где знакома каждая царапинка и щербинка, выглядело опасным и гиблым. Девочка слышала голоса и смех не мамы и папы и даже не бабушки и дедушки. Это чужие, не её, просто они похожи на родителей и родных, просто они случайно здесь оказались.
Анжела никогда до этого момента не испытывала страха. Да, она боялась больших мышей, но всегда рядом оказывались папа или дедушка. Потом Анжела подросла и поняла, что стоит только громко застучать ножкой, и мышь, какой бы омерзительной она не казалась, сама испугается и убежит. Анжела боялась заходить глубоко в речку. Да и просто одной подходить близко к воде. Только с мамой за ручкой, но или с бабушкой, но лучше с мамой. А так она ничего больше не боялась. Даже огромных чужих собак. Даже когда незнакомая овчарка подбежала к ней и по-злому залаяла, папа тут же схватил Анжелу и поднял высоко на руках. Так они смеялись с папой, а ещё больше хохотали потом над бабушкой и мамой, когда рассказывали эту историю, а они уморительно хватались за сердце. Чувство настоящего страха было неведомо девочке. Но сейчас ей стало по-настоящему страшно. Рядом не было ни мышей, ни собак, но Анжела испугалась. Очень сильно. Какая-то сила сжала ей горло, другая – давила изнутри на живот. Из глаз текли слёзы. Ей было страшно и одиноко. Девочке показалось, что она одна в целом мире, никого больше нет. Никто не поднимет высоко на руках, не прогонит огромную мышь, не поможет зайти в речку. Никого нет. Лишь темнота вокруг. Анжела захотела закричать, позвать на помощь, но слова острыми ножами вонзались в горло и там застревали. Она так и стояла одна на заснеженном дворе, одна в целой Вселенной.
Сколько прошло времени, девочка не понимала. Да и как тут определишь? Она не чувствовала холода или голода, усталости и даже жалости к себе. Ничего не было. Пустота и одиночество, страх, перерастающий в ужас. Неожиданно на крыльце появилась бабушка. Анжела сначала не осознала, кто это и как здесь оказался. Ведь кругом же мрак и пустота. Бабушка подбежала к малышке и больно дёрнула за руку. Затем потащила в сторону дома. «Ну что ты здесь стоишь как истукан?! Я должна бегать за тобой?! Пожалела бы бабку свою!», – отчитывала она внучку.
Папа и дедушка сидели за столом, который выглядел неопрятным – грязные тарелки, полупустые миски из-под салата и солений, недоеденные куски пирожков и хлеба, засохшее вишнёвого цвета пятно. А было же так красиво и нарядно…
Папа и дедушка выглядели чудно. Мало того, что их лица раскраснелись словно они только вышли из парилки, так и весь облик отличался непривычной помятостью и неряшливостью. Мужчины растягивали губы в улыбке так, что было трудно собрать вместе снова, громко говорили и поднимали маленькие стаканчики. Стекло самодовольно звенело, жидкость отчаянно тряслась и быстро исчезала в широко открытых ртах.
Анжела стояла подле двери и смотрела на отца. Разве это её «папуличка», как она, немного по-детски картавя, любила называть папу. Очередной стакан быстро опрокинут в рот. Папа поднёс кусок сала сначала к носу – шумно и театрально вдохнул запах – и только затем впился в него зубами.
– Ааа! Лисёнок! Привет! – папа увидел Анжелу, стоящую возле двери. – Ну-ка подойди быстренько… Чмокни своего батю! – он сначала как-то по-глупому улыбнулся, а потом нарочито вытянул губы для «чмокания». Глаза отца пугали… Казались стеклянными, мутными и безжизненными. Папа вяло мотал головой из стороны в сторону не в силах закрепить на одном месте. Анжеле было неприятно на него смотреть.
Девочка отвела взгляд. Дед… Конечно, дедушка. Дедушка! Анжела захотела подбежать к нему, найти в крепких трудовых руках защиту от этого кошмара, почувствовать ту несокрушимую силу и человеческую мощь, которые всегда успокаивали и утешали, защищали и оберегали. Только дед мог строго остановить бабушку в порыве наказать внучку за шалость или провинность: «Это дитё! Отстань!». Или даже маме с папой дед часто повторял: «При мне мою внучку не трожь!». И всё! Дед – это защита! Такого деда ни у кого нет!
Но Анжела не смогла подойти к деду. Её начинало подташнивать то ли от голода, то ли от неприятных запахов, наполнивших комнату, а может от того, что она видела перед собой. Отец продолжал растягивать губы в мерзкой улыбке и дрожащей рукой разливать жидкость по заляпанным грязными руками стаканам. Дед застыл в пугающей позе – голова повисла на уровне груди, а шея согнулась словно не в силах была держать эту исполинскую мощь с не по годам огромной копной волос.
– Поздравь деда! Быстро! – взревел он. – Внук
