личного пространства и собственных вещей – все было общим, никому не принадлежащим.
Любая вещь могла быть отнята, поэтому привязываться не стоило ни к людям, ни к вещам.
Она очень просто говорила об этом Эрзину, упоминая и о том, как вошла в самостоятельную жизнь, бросила спорт, занялась зарабатыванием денег, справедливо считая их более надежными друзьями, чем могли бы стать для нее люди.
Ее случайная учеба, ставшая данью тонкому художественному вкусу, работа наемной швеей, снова учеба – уже на дизайнера, затем собственный бизнес – все это она излагала легко и иронично.
Эрзин даже поражался такой стойкости в трудных ситуациях, отмечал и ее склонность к преодолению любых препятствий и достижению своих целей – этим она была обязана спорту. О том, что в любви эти навыки бесполезны, она не догадывалась, и Эрзину казалось это парадоксальным – столько лет в полном одиночестве бороться с невыносимыми обстоятельствами, а потом столкнуться с каким-то старым чертом, не пожелавшим взять ее в жены, и сломаться…
Ему казалось это удивительным, но после он пришел к выводу, что Катя много лет жила вне социума и не имела не только собственного опыта, но и примеров других людей. Она просто не имела своей семьи, друзей, не видела ничьих отношений и не получила соответствующие навыки. Все то, что она проходила сейчас, она должна была пройти в подростковом возрасте – первую любовь, дружбу, доверие и предательство, столкновение с личностями, отличающимися по строению от собственной.
Она взаимодействовала таким образом впервые, и это был уникальный случай – за весь свой тридцатилетний опыт он подобного не наблюдал.
Их разговоры вращались вокруг ее переживаний, но он с радостью поддерживал и другие темы, если Катя на них сбивалась.
Ей казалось, что Эрзину будет интересно обсудить Израиль, поэтому она много рассказывала о первой поездке туда, страхе, привыкании, отторжении и новой попытке найти себя там. Рассказывала и просто о стране – нравах и обычаях, людях, которые ей были гораздо ближе соотечественников, потому что, по глубокому ее убеждению, были такими же изгоями, как и она сама.
Ефим Михайлович действительно был евреем, но к Израилю не испытывал ни любви, ни интереса. В Иерусалиме уже много лет жила его младшая сестра, у которой он дважды бывал в гостях. И больше не стремился – евреи его раздражали, никакой общности с ними он не чувствовал, наоборот, стал упертым антисемитом.
Катя все кружила и кружила вокруг главного, все размышляла, сможет ли она обойтись без этого рассказа. Она боялась, что расплачется, рассказывая ему о своих обидах, боялась осуждения за свои козни и месть, не хотела выглядеть в его глазах слабой или агрессивной.
На самом деле она просто еще не понимала, заслуживает ли доктор ее полного доверия. Каждый раз, когда она упиралась в своем повествовании в то самое место, где должен был появиться главный герой, ей вспоминалась Соня – первый человек, с которым она сблизилась, который открыл для нее новый чудесный мир и подарил, в сущности, этого самого Митю и такие яркие чувства к нему.
Сонин образ с телефоном в руках, показывающей ей, как регистрироваться на сайте знакомств, вставал у Кати перед глазами, и она резко останавливала свою разбушевавшуюся откровенность, не успевая даже придумать, как переменить тему.
Эрзин чутко улавливал эти моменты и каждый раз надеялся на то, что девочка раскроется. Он так страстно этого желал, что терял самообладание и почти выдавал свой повышенный интерес – весь его корпус устремлялся в сторону Кати, зрачки расширялись, он ничего не говорил, а от страха спугнуть ее даже переставал дышать.
Но Катя ничего не замечала, поэтому не была насторожена.
В конце концов она вынуждена была признаться, что была замужем, и тут речь пошла об Альберте, которого Эрзин лично не знал, но любил читать и очень уважал, хотя к остальной современной литературе относился скептически, считая, что все настоящие писатели давным-давно умерли.
Рассказывая об Альберте, пришлось открыть и причину расставания с ним. Тогда она рассказала и о Мите.
Это получилось гораздо проще, чем она ожидала, как-то само собой и не вызвало у нее больших эмоций. Рассказала сразу все, начиная с их виртуального романа, и закончила позавчерашним днем, когда она тайком провожала Митю от дома до студии, в которой он монтировал фильм.
Ей нисколько не было стыдно за свою слежку, она говорила об этом, как сторонний наблюдатель, не забыв упомянуть и Соню со всеми подробностями.
Эрзин был несколько разочарован – шкатулка открылась, но оказалась пустой.
История выглядела почти придуманной, а Катино лицо оставалось невозмутимым.
Он аккуратно задал ей несколько вопросов, касающихся ее эмоций, – она недолго подумала и довольно откровенно перечислила все, что чувствовала в тот или иной момент. Явно была искренна, но совершенно закрыта. Как это в ней сочеталось – оставалось загадкой.
Когда за ней закрылась дверь, Ефим Михайлович еще долго сидел на краешке стола, глядя в темное окно. Затем сел за стол и дисциплинированно записал все услышанное. Даже сравнил с записями, которые он делал с Митиных слов.
С этого дня Эрзин стал часто сопоставлять то, как видят одну и ту же ситуацию две разные стороны, анализировал и делал неожиданные выводы, из которых со временем получится большая научная работа. Но сейчас он был разочарован полнейшим отсутствием эмоций у пациентки. Она так долго не рассказывала ему о своем неудачном романе, что он стал ждать этот момент и предвкушать, когда она, наконец, проявит свои настоящие чувства, пожалуется на что-то, попросит сочувствия и помощи.
Впервые он подумал о Кате с неприязнью, допустив мысль о том, что она играет перед ним какую-то роль.
Пациентов на сегодня больше не было, но Эрзин чувствовал себя опустошенным. Он долго сидел за столом, протирал очки, чистил трубку и старался ни о чем не думать. В коридоре уже стучала шваброй уборщица, пора было собираться. Он взял портфель, надел потертое пальто и медленно прошел через пустое гулкое здание.
На парковке тоже почти не осталось машин – две были знакомые, а одна – чужая.
Он пригляделся и понял, что внутри нее кто-то сидит. Еще через минуту он разглядел Катю.
Она сидела в машине, закрыв лицо руками. Ему даже показалось – плачет, но это было бы невероятно.
Несколько секунд он размышлял, стоит ли подойти. Машина не была заперта, и Катя действительно плакала, громко, навзрыд.
Эрзина она немного испугалась, дернулась, быстро собралась и вытерла ладонями мокрое от слез лицо.
Она узнала своего психотерапевта сразу – по бороде и просто потому, что больше здесь никто не мог
