и без того уже всё поняли, что кинжал этот ты прихватил из Хиндустана, заполучив его в те времена, когда ты с другими тхагами охотился на людей на хиндустанских дорогах! А далее, – врнулся к своему повестованию бухарский купец, – ты собирался осудить вдову Адолат на смерть, обвинив её в колдовстве и убийствах. Мне же ты предоставил участь гнить в зиндане в качестве её пособоника! А после казни вдовы, ты бы снова через некоторое время вернулся бы к своим убийствам. Ведь богиня Кали бессмертна…
Но вот я здесь и обвиняю тебя, Абдуррахман, в том, что ты нарушил заповеди ислама, возомнил себя тем, чьё даже имя противно произносить вслух, идущим по стезе Аллаха! Ведь, как явствует из заблуждений хиндустанских идолопоклонников, они почитают богиню, известную как Великая Матерь, в двух лицах – один лик её добрый и справедливый, а другой – злой и коварный, с радостью взирающий на воров, убийц и разбойников. Этот лик они и восхваляют под именем богини Кали! Так же и ты, Абдуррахман, возомнил себя источником добра и зла, справедливости и беззакония и сделался разумным, нелицеприятным судьёй днём и жестоким, безжалостным убийцей ночью! – выкрикнул Рахматулло.
В ответ Абдуррахман подскочил со своего судейского кресла, отбросил шёлковый балдахин и заговорил злобно:
– Да, я ваш судья! Я поставлен над вами, также как и пастух поставлен над овцами! А вы все твари! Твари!
– Ошибаешься, мы люди! – крикнул ему в ответ рослый мужчина из толпы. – Не желаешь ли ты спуститься к нам вниз с этого помоста?! Там мы и продолжим наш разговор. И говорить с тобой буду я, кузнец Ботир, отец ребёнка, которого ты погубил!
– Ты был поставлен над нами судьёй не собственным произволом, но именем Аллаха, – добавил старый Маджид. – И коли ты сам преступил заветы Всевышнего…
– Коли преступил то что?! – безумно расхохотался Абдуррахман. – А как насчёт этого развращённого юнца Даниёра, пьяницы и бездельника?! Я застал его с разбитым лицом у пруда и сделал ему замечание а он в ответ принялся насмехаться надо мной, своим судьёй, таким потешным стариком. Тогда я взял свой тюрбан… Ты разве не слыхал, бухарский купчишка, что тхаги нередко душили свои жертвы при помощи тюрбана?! Зря, ты не знал об этом раньше!
6
И тут Абдуррахман быстрым прыжком подскочил к вдове Адолат, по-прежнему закованной в кандалы, и, неимоверно быстрым движением сорвав с головы тюрбан, обмотал его вокруг шеи женщины, а затем произнёс предостерегающе:
– Ещё один ваш шаг или одно ваше слово, которое не придётся мне по душе, и она умрёт! Также как умер Даниёр и эта служанка в доме ростовщика по имени Бахмал…Она всегда смеялась надо мной исподтишка, когда я приходил поиграть в кости с её хозяином. Однажды, мне удалось узнать, что она подворовывает у своих хозяев. Угрожая разоблачить эту дрянную рабыню, я заставил её явиться на пустырь… А торговец Норимон просто надоел мне, предлагая свои дешёвые ткани, и в один прекрасный день я двинулся за ним вслед… с кинжалом… Девчонку вдовы я просто увидел на том самом месте, где убил Даниёра, и моя госпожа призвала меня! Также моя госпожа призвала меня истребить всех прочих людишек, ибо она, не без оснований, полагает, будто их расплодилось чересчур много… А я хорошо изучил мастерство удушения, когда стал служить не вашему так называемому Всевышнему, но ей, – заговорил он проникновенно.
Пока Абдуррахман говорил, вся его жизнь, словно заново пронеслась перед его глазами. Да, он был сыном участника похода Тимура на Дели. Но во время обратного пути при переправе через реку где-то в Афганистане, все сокровища, награбленные его отцом, утонули. И большинство воинов вернулось в Самарканд богачами, а его отец таким же бедняком, как и прежде. С этого, казалось, начались все несчастья маленького Абдуррахмана. Мать его умерла при родах, отец его срывал на нём зло, мальчишки в махалле издевались над ним, называя сыном нищего, сыном труса… Впрочем, он с упоением слушал рассказы отца о сокровищах, но с ещё большим упоением рассказы о сожжённых домах, о доносившихся оттуда предсмертных воплях хиндустанцев, о башнях, сложенных из человеческих тел и голов по приказам великого амира. Когда Абдуррахману было лет десять, отец его скончался, и перед смертью грезя сокровищами, и мальчика взял на воспитание богатый старик.. Тут он стиснул зубы, невольно вспомнив, какой ценой было куплено это усыновление, что мерзкий старикашка заставлял его проделывать… Но ведь всё во имя мечты… Ведь Хиндустан продолжал манить Абдуррахмана… Хиндустан и ещё что-то иное, нечто, что он пока не мог назвать…
Когда один из его приятелей по имени Сардор дал ему денег на поездку в Дели, он с готовностью согласился. Не зря же он выучил местные наречия у пленных хиндустанцев, живущих в Самарканде! Попав в Дели, Абдуррахман не мог избавиться от мысли: « Здесь мой отец рубил головы, значит всё здесь принадлежит мне» Эта мысль и заставила его сомкнуть пальцы на горле хиндустанской девушки… Сбежалась толпа, такая же озлобленная на него, как и толпа сегодняшняя. Абдуррахмана бросили в зиндан. Он хорошо помнил тот разговор, который завёл с ним там хиндустанец лет сорока с длинными висячими усами:
– Ты ведь, кажется, попал сюда за то что кого-то задушил? Правда, юнец?
Буравящий взгляд хиндустанца не позволял лгать, и Абдуррахман признался, что задушил девушку.
– Вот как, – словно бы равнодушно заметил его собеседник. – Но ты не бойся, юнец. Наверняка, тебя не казнят, ведь казнят лишь за пролитие крови без приказа султана!
– А ты? За что здесь ты? – не удержался в свою очередь от вопроса Абдуррахман.
– А я тоже – душитель, – ответил запросто усатый хиндустанец. – Только вот мне непременно отрубят голову!
– Отрубят голову? Как же так?! – вновь потерял надежду Абдуррахман. – Ведь и ты убивал без пролития крови.
– Верно, – с готовностью согласился хиндустанец. – Только я ведь задушил без малого сто человек!
– Без малого сто человек?! – громко переспросил ошарашенный Абдуррахман.
– Что поделать? – спокойно отозвался хиндустанец. – Кому-то ведь нужно служить ей…
–Ей? Кому ей? – заиитересованно наклонился к своему собеседнику Абдуррахман.
– Ей, Великой Богине! – высокопарно промолвил в ответ его новый знакомец из зиндана. – И брахман, и последний шудра рады служить ей, той, что держит равновесие добра и зла в мире! – продолжил он вдохновенно, точно позабыв о жадно внимавшем ему юнце. – И среди людей вашей веры есть немало тех, кто блюдёт её лишь для виду, а на самом деле посвятил себя служению
