мысленно прошу его замолчать.
Это не похитители. Они не обидят его. Они из органов опеки и пришли его забрать. Люди с папками. Я обхватила себя руками. Если я выйду, они заберут нас обоих. Но если они заберут только его, я больше никогда его не увижу. Я видела, как забирали детей у наших соседей.
Женщина обращается к Энди очень ласково, словно боится его напугать:
— Эндрю, мы хотим тебя кое-куда отвезти. Там безопасно и хорошо. И там тебя накормят ужином. Поедешь с нами?
Энди молчит.
— Эндрю, пожалуйста, поедем с нами? В безопасное место?
Он плачет. Я слышу его всхлипы и глупый детский голосок:
— Я хочу к мамочке. Мы должны сходить к ней на работу, это недалеко! Я могу туда дойти!
— Мы… мы поговорим с твоей мамой. Мистер Эванс пойдет и поговорит с ней. Но я хочу, чтобы сейчас ты пошел со мной.
— Я хочу к мамочке! Я хочу к Лейле. — Он больше не разговаривает с ними, а только громко зовет меня. — Лейла! Лейла!
Я упираюсь обеими руками в картонные стенки. Конечно же, он знает, что я здесь. Он зовет меня, потому что знает, что я его слышу. Боже, боже.
— Лейла! Не дай им меня забрать! Лейла! Меня забирают!
— Ты можешь открыть эту дверь, Джулиус?
— Пытаюсь. Она вообще ни с места.
— Господи. Ладно, вылезай в окно, а я передам его тебе.
— Ох, ладно. Подержи хотя бы мой пиджак.
Я слышу, как они воюют с окном и с Энди. Энди кричит и плачет, и, судя по звукам, изо всех сил сопротивляется, когда его вытаскивают через окно.
— Лейла! Лейла! Не дай им меня забрать! Лейла!
Они спускаются по лестнице и уводят его все дальше и дальше, его крики стихают.
Я не могу думать. Знаю, что, как только его здесь не станет, все будет кончено. Но я не могу думать, не могу думать, не могу думать о том, что моего брата забрали.
Они вернутся за мной.
Они уже были в моей школе. Они хотят поговорить с мамой. Хотят меня найти.
Двое суток я не слышу в доме ни звука.
Пятница, 8 ч
Я в ужасе просыпаюсь от громких ударов и рывков входной двери. Ее взламывают и открывают.
Пару раз я выбиралась из своего убежища, но рада, что сегодня осталась здесь. Судя по звукам, разнеся дверь, в дом заходят пять или шесть человек.
Я зарядила телефон вчера вечером, а камеру — вчера днем. В ночь после того, как забрали Энди, я собрала рюкзак. Я готова.
Надо было уйти до рассвета. А теперь я не знаю, сколько эти люди здесь пробудут.
Я выползаю из своего картонного домика и осторожно заглядываю в мамину комнату. Они притащили и поставили на пол большие лампы, провода тянутся к дверям. Когда я понимаю, что, скорее всего, они подключились к тем же розеткам, что и я, сердце на мгновение чуть не выпрыгивает из груди. Они могут увидеть в прачечной мой провод и проследить, куда он ведет. Они могут найти меня.
Кто-то заходит в мамину спальню, и я снова сползаю вниз. Секунду не могу понять, что это было. Даже на человека не похоже.
Когда я набираюсь смелости и снова заглядываю внутрь, комната залита ослепительным светом и теперь здесь двое.
Два больших человека. Да нет, не такие уж они большие. На них просто большие защитные костюмы с респираторами. Я слышу, как они разговаривают. На испанском и на английском.
— Так это заброшка или что?
— Да, жилец свинтил отсюда, и квартира пустовала бог знает сколько. Владелец увидел это, только когда с ним связались копы.
— Боже, ну и дыра.
— Да уж.
Они надевают большие перчатки и начинают разбирать мебель. Хлам на полу разгребают лопатой и какой-то штуковиной, похожей на грабли.
Я снимаю все это на видео.
Когда они выходят из комнаты, я решаю, что пора.
Я всего два раза в жизни перелезала через эти перила и спускалась по внешней стене дома. Оба раза я дрожала как осиновый лист и еле справилась. Сейчас у меня тяжелый рюкзак и мне безумно страшно.
Перебрасываю через перила одну ногу и минуту так сижу. Глупо, меня может увидеть кто угодно, но я просто не могу себя заставить это сделать.
Сегодня — мой последний день здесь. Теперь я это знаю.
Перебрасываю вторую ногу и пытаюсь нащупать ею перекладину под балконом. Почувствовав надежную опору, перемещаю руки, хватаюсь за нижнюю часть перил. Все, перекладина больше не нужна. Ноги висят в воздухе.
Теперь самое трудное. Прыгать совсем не высоко. Уверена, не выше моего роста.
Но в те разы я хлопалась как мешок с мусором.
Наверху в комнате снова слышны голоса.
Разжимаю пальцы.
Наверное, если бы я занималась спортом, то умела бы правильно приземляться. Я бы спрыгнула согнувшись, а не свалилась как мешок. Но у меня никогда не получалось. Колени расходятся в стороны, и я шлепаюсь на задницу. Руки поцарапаны, больно щиколоткам.
Надо срочно вставать. И идти как ни в чем не бывало. Я не из этого дома. Я из ниоткуда.
Но я знаю, куда я иду.
9 ч. 30 мин.
Когда-то давно Кристи показывала мне, как по ночам выбирается из своей комнаты. Таким же образом можно залезть внутрь. В карниз ее окна упирается деревянная решетка, по которой вьются маленькие розочки. Окно она никогда не закрывает.
Не видно ни черного мерседеса, ни белого внедорожника. Значит, дома никого. Когда я оказываюсь на полу розовой спальни Кристи, вокруг полная тишина.
Я забрасываю всю свою одежду, даже ту, что на мне, в стиральную машину. Нахожу в сушилке халат, надеваю.
На кухне завариваю себе чай и разогреваю остатки еды, которые нахожу в холодильнике. Сижу с чашкой за их столом, в их тишине и краду их жизнь.
Это ничего, им совсем не будет жалко.
Им не будет жалко этих двадцати минут тишины и спокойствия. Здесь столько чистоты и порядка — они никогда не узнают, что я немного этого позаимствовала.
И я ем. Я питаюсь всем. Едой, светом, стулом, столом. Питаюсь безопасностью Кристи и любовью ее мамы. Питаюсь работой ее отчима и обучением ее сестры в прекрасном колледже. Перекладывая одежду в сушилку, я чувствую, как наедаюсь всем этим. Наедаюсь как в последний раз.
Потому что, скорее всего, так и есть.
Я долго стою под душем, на этот раз в ванной Бетти. Целую
