актриса». Урожай был невелик, всего лишь упоминание роли в драме семидесятых годов «Вверх-вниз» с фамилией, датой рождения и местом – Саутволд, Суффолк. Фотографии не было.
Раз Эвелин из Саутволда, кто-то должен о ней знать, может, даже мать самой Пип. Саутволд невелик, ее родители прожили здесь всю жизнь. Она быстро натянула джинсы и футболку и спустилась вниз завтракать.
Ее отец и Джез, уже проработавшие пару часов на ферме, сидели за столом, мать в туго повязанном фартуке в горошек подавала им шипящие ломти бекона к намазанным маслом лепешкам. При появлении Пип Джез поднял голову и робко улыбнулся. Взгляд отца был озадаченным, сбивающим с толку; она не сразу сообразила, что он, наверное, знает о драме с Домиником и тревожится за ее состояние.
– Доброе утро, Пип, милая, – сказал он. – Как ты?
В его голосе слышалось беспокойство, но она знала, что отец никогда не спросил бы ее напрямую о личной жизни. Такие разговоры считались сугубо женскими.
Она улыбнулась, чтобы его успокоить.
– Все в порядке, спасибо, папа.
Он еще на секунду-другую задержал на ней взгляд, как будто желая удостовериться, что она не врет, а потом продолжил завтракать.
Пип подняла чайник и попробовала ладонью, горячий ли он.
– Как насчет бекона? – спросила ее мать. Пип отрицательно покачала головой. Ей разонравились сытные фермерские завтраки. В Лондоне она ела на завтрак фрукты, йогурт и мюсли, иногда – авокадо. Бывало, обходилась одним кофе. Боже, как она соскучилась по кофе!
Хотелось невзначай спросить мать об Эвелин, не упоминая похищенного дневника. Дневник был ее тайной, которой ни с кем не следовало делиться.
– Хочу спросить, мам, – начала она самым беззаботным тоном. – Ты что-нибудь слышала об Эвелин Маунткасл?
Мать поджала губы и наморщила лоб, роясь в памяти.
– Эвелин Маунткасл? – пробормотала она и покачала головой. – Как будто нет, а что? Кто это?
– Так, никто, – торопливо ответила Пип. – Услышала в лавке обрывок разговора, только и всего. Подумала, вдруг ты ее знаешь.
– Извини, милая. А ты знаешь про Эвелин Маунткасл, Рой? – обратилась она к мужу. Тот тоже помотал головой.
– Ладно, неважно, – сказала Пип. – Так, простое любопытство.
Хорошее настроение Пип оказалось таким хрупким, что не выдержало мелкого разочарования. Глупо было надеяться, что ее родители что-то знают об Эвелин. Но чем черт не шутит? Что ж, в этом, как и во многом другом в последнее время, ей не повезло. Теперь она спросит об Эвелин у Одри. Может, и сама ее узнает, если та часто заглядывает к ним в лавку. Надо будет хорошенько все разнюхать на работе, вдруг там ее ждет успех?
Джес прожевал свой бекон, допил чай и вытер рот тыльной стороной ладони.
– Я знаю мисс Маунткасл, – сообщил он, глядя в тарелку. – Моя мать у нее убиралась. То есть не у нее, а у другой мисс Маунткасл. Они сестры. Она живет на набережной, в одном из больших домов, у которых окна выходят на мыс. Или раньше жила. Мать давным-давно там не работает. Но я ее помню, та еще была корова. Не Эвелин, другая. – Он откусил от кекса и стал жевать, отчего разговор прервался.
Другая мисс Маунткасл – это, наверное, Джоан из дневника, подумала Пип, довольная, что пазл начинает складываться.
– Ты не знаешь, живет ли она там до сих пор? – спросила она Джеза, не обращая внимания на удивление матери, но Джез молча пожал плечами и покачал головой.
– Напомни, как ты о ней узнала? – спросила мать.
Пип нельзя было медлить с ответом. Не хватало, чтобы в это вмешалась мать! Это было ее личное приключение.
– Сама не знаю, – отозвалась она небрежно. – Услышала имя, вот и все.
Пип постаралась изобразить безразличие. Мать перестала мыть посуду в раковине – сигнал, что объяснение Пип не показалось ей убедительным.
Взяв один тост с тарелки, Пип стала сосредоточенно намазывать его маслом. Потом отец заговорил о видах на урожай, и Эвелин Маунткасл была забыта.
16
Настал понедельник. Большую часть выходных Пип провела в мире Эвелин и утром без всякой охоты покинула его ради возвращения на работу. Когда мать впервые заговорила о том, что дочь могла бы помогать Одри, речи о полной занятости в благотворительной лавке не шло, все должно было ограничиться шансом для Пип отвлечься от фермы и прийти в себя. Но шли недели, Пип стала приходить в лавку каждый день, и никто не возражал. Если бы не работа, ей пришлось бы и дальше копаться в себе, что было губительно для ее душевного состояния.
Пип, конечно, не скрывала от себя, что отказ признавать тьму внутри – путь к оттягиванию своего исцеления, но ни на что другое она пока что не была способна. Ярчайший пример – история с Домиником. Он оставался ее партнером более двух лет, пока не грянула трагедия. Она переехала в его шикарную квартиру, научилась ценить его друзей, разделяла его экстравагантные вкусы: он предпочитал кашемировые свитеры и шелковые платки. Его жизнь стала ее жизнью, и Пип уже осмеливалась надеяться на длительное совместное будущее.
И вот он ушел, испарился из ее мира, как пар из его модной кофемашины, а она не пролила почти ни слезинки. Ей хватало ума, чтобы понимать: отсутствие реакции отражает не столько горе из-за разрыва, сколько все ее состояние. Пип превратилась в эмоциональный пустырь. Ничто больше ее не трогало, ничто не могло пробить панцирь, в который она влезла, потому что то, что с ней уже произошло, оставляло далеко позади любые другие эмоциональные встряски.
Когда она позволяла себе думать о трагедии – робко, опасливо, так трогают кончиком языка язвочку во рту, – то возникало чувство, что она уже никогда не станет прежней. Уже месяц обходилось без настоящих панических атак, но ее не переставали преследовать воспоминания: автомобильный гудок, визг шин, завывание сирены – все могло спровоцировать новый приступ страха. Сущие мелочи могли заставить ее сердце бешено забиться: выезжающая из боковой улочки машина, пешеходы, ожидающие на самом краю тротуара щелочку в плотном потоке машин, чтобы перебежать на другую сторону улицы… Этого могло хватить, чтобы перед ее мысленным взором снова разыгралась та чудовищная трагедия.
А уж дети… Она больше не садилась за руль автомобиля и вряд ли могла кого-то покалечить, сидя за рулем велосипеда, но появление у дороги детей так оживляло в ней воспоминания о несчастье, словно оно произошло вчера. При виде женщин, беспечно толкающих перед собой детские коляски и виляющих между машинами, или мальчишек на
