одним видом. При частых пожарах оставались лишь отдельные виды кустарников. Если же выбрать нужную частоту пожаров, наступает буйство разнообразия. В этом случае создается мозаика участков, позволяющая сохранять места обитания диких животных и поддерживать здоровье леса, чего не дает тушение пожаров.
Следующей весной, когда Кикапу очистилась ото льда, я связалась с водомерным постом; электронный голос сообщил, что на реке начался паводок. Я прыгнула в машину и поехала посмотреть, как там мхи. Вода в реке стала шоколадной от частиц почвы. Бревна и столбы изгородей, подхваченные течением, ударялись об утесы. Моих отметок, сделанных красной краской, нигде не было видно. На следующее утро вода схлынула так же быстро, как поднялась, и я смогла оценить последствия. Fissidens остался невредимым. Мхи на средней высоте были перепачканы грязью, помяты бревнами и набежавшей водой. Появились новые участки скальной породы. Conocephalum пребывал под водой не настолько долго, чтобы погибнуть, но был порван на длинные полосы, свисавшие со скалы, точно куски обоев. Плоский, плохо прикрепленный к скале, он был особенно уязвим перед половодьем, в отличие от Fissidens, который не пострадал. Там, где Conocephalum был смыт, временно поселились другие мхи: они останутся там, пока Conocephalum не наберет силу и не вернется. Эти виды неспособны ни конкурировать с ним, ни выдерживать частые паводки — беглецы, преследуемые двумя силами, вечно оказывающиеся меж двух огней: с одной стороны — конкуренция, с другой — мощь реки.
Мне нравится думать о том, как всё логично устроено. Мхи, мидии, леса, луга — все, похоже, живут согласно одному и тому же правилу. Вмешательство и последующее уничтожение суть не что иное, как акт обновления, если, конечно, достигнуто нужное равновесие. Мхи на реке Кикапу могут кое-что рассказать об этом. Держа в руке кусок наждачной бумаги, я посмотрела на пятно красной краски, что расцвечивало старую синюю лодку, и решила оставить всё как есть.
Когда нужно выбирать
Мы с соседкой Поли общаемся в основном посредством крика. Я выгружаю вещи из машины, стоящей на улице, она высовывает голову из амбара и вопит через дорогу: «Ну как съездила? Когда ты уехала, пошли дожди, кабачки в огороде растут как сумасшедшие, пора готовить!» Ее голова исчезает внутри амбара прежде, чем я успеваю ответить. Она неодобрительно смотрит на то, что я мотаюсь туда-сюда, но всегда готова приглядеть за моим участком. Когда я складываю дрова или сажаю бобы, то замечаю ее ярко-оранжевую кепку и кричу через улицу, сообщая новости: у пруда в моем саду повалилась оградка. За нашими криками скрывается искренняя привязанность друг к другу. Годами я отправляла ей «радиограммы» о том, что дети растут, родители стареют, навозоразбрасыватель сломался, а на пастбище обнаружено гнездо крикливого зуйка. Одиннадцатого сентября 2001 года я оторвалась от телевизора и побежала к ней в амбар, мы обнялись и стали плакать, пока не подъехал грузовик с кормом для животных, вернувший нас к насущному делу — кормлению телят.
Мой старый дом и ее старый амбар в городке Фабиус, штат Нью-Йорк, некогда входили в состав одной фермы, история которой началась в 1823 году. Мы живем под сенью одних и тех же кленов, берем воду из одного и того же источника. Я и Поли вместе спасли дом и амбар, грозившие развалиться, и неудивительно, что мы подружились. Иногда, в хорошую погоду, мы стоим, скрестив руки, посреди дороги и болтаем, распугивая амбарных котов, останавливая дорожное движение (грузовик с сеном или молочную цистерну). Погружаясь в солнечное тепло и разговор, мы скидываем грязные рабочие перчатки и надеваем их вновь, поворачиваясь друг к другу спиной. В тех редких случаях, когда мы разговариваем по телефону, она забывает, что нет надобности напрягать голос, и мне приходится держать трубку в футе от своего уха.
Внимательные соседи, мы знаем многое друг о друге. Она лишь качает головой и смеется над тем, что я провожу лето, честно изучая способы размножения мхов. Ведь в это время она и ее муж Эд доят восемьдесят шесть коров, растят кукурузу, стригут овец и строят хлев для телок. В то утро мы встретились у моего почтового ящика, пока она, по ее словам, ждала «человека для ИО». «Инженерного обслуживания?» — спросила я удивленно. Это рассмешило Поли: очередное свидетельство безразличия и невежества ее ученой соседки! Белый фургон с быком на кузове пропрыгал по выбоинам к сараю. «Искусственное осеменение! — прокричала она через плечо, когда мы обе уже возвращались в свои миры по разные стороны дороги. — Твои мхи могут выбирать способ размножения, а мои телки уж точно не могут!»
И правда, мхам свойствен весь спектр репродуктивного поведения: от безудержного сексуального неистовства до пуританского воздержания. Есть сексуально активные виды, производящие миллионы потомков за один раз, есть соблюдающие безбрачие, у которых никогда не наблюдалось полового размножения. Транссексуальность не является чем-то неслыханным; представители отдельных видов свободно изменяют пол.
Экологи измеряют готовность растения к половому размножению при помощи такого показателя, как репродуктивное усилие. Это попросту отношение веса органов размножения к общему весу растения. К примеру, клен тратит куда больше энергии на производство древесины, чем на отращивание своих небольших цветков и семян-вертолетиков, которые кружатся на ветру и затем спускаются на землю. А вот у одуванчика на лугу репродуктивное усилие очень высоко — бóльшая часть его массы приходится на цветок, который затем превращается в пушистый шар с семенами.
Энергия, выделяемая для размножения, у всех тратится по-разному. Одни производят на свет несколько крупных особей, усиленно вкладываясь в них, другие — многочисленное, плохо подготовленное к жизни потомство. Поли высказывается весьма категорично в отношении тех, кто рожает детей и не поддерживает их как следует. Одна из амбарных кошек, длинношерстная красавица Блу, похоже, считает, что дети — это одноразовый ресурс. Выводок идет у нее за выводком, но она не удосуживается кормить их: пусть ищут пропитание сами! Так же поступает и мох вида Ceratodon: на участке взрытой земли у амбара, там, где пролегает коровья тропа, листья Ceratodon purpureus едва видны под плотным слоем его собственных спорофитов, которые появляются круглый год. Каждая спора, однако, настолько мала и настолько плохо подготовлена к жизни, что ее шансы на выживание исчезающе малы, как и у котят Блу. К счастью, среди амбарных кошек есть и образец хорошей матери — Оскар. Она нежно лелеет своих отпрысков из единственного помета и охотно усыновляет сирот, брошенных Блу. Поэтому во время доения ей достается свежее молоко.
Поли одобрительно
