— Сколько вам было лет?
— Мне двенадцать, Илье пятнадцать.
— Ага, то есть тогда то, что я на лестничной площадке лицезрела еще имело облик человеческий? — отпивает, словив языком каплю на внешнем стекле бокала.
— Он хороший. Был хорошим, — исправляюсь, — не знаю, когда все изменилось. Наверное, когда мне было пятнадцать, Илья тогда со школы выпустился, а в университет поступать не поехал.
— Туповат? — спрашивает с насмешкой.
— Говорил, из-за меня, не хочет оставаться вдалеке, — говорю и вспоминаю, насколько романтичным тогда это мне казалось.
— Ага, еще и на чувство вины давим, — в непонимании поднимаю бровь, - ну как, я вот ради тебя тут остался, ты должна быть со мной! — пародирует голос, — Частенько это работает. С добродушными да жалостливыми.
— Сработало, — киваю в согласии. — Это задело меня. Тогда приятно, честное слово.
— Да понятное дело, Тай. Тебе, сколько исполнилось, пятнадцать? — повторяет мною сказанное и дождавшись моего кивка, с экспертным видом продолжает, — Пятнадцать, а тут парень постарше такие поступки делает, чуть ли не от будущего отказывается, чтобы с тобой подольше побыть! Любая бы растаяла!
— Ненадолго, Арин. Он начал меня пугать. Сначала ругался, когда я начала гулять без него, — сцепляю руки в замок, — В старшей школе классы перетасовали по направлениям, и мы стали дружить. Ходили вместе шашлыки жарить, после уроков гуляли, меня надолго не отпускали, но всё же. Да и вообще поступление, подготовка к экзаменам, времени на Илью у меня было всё меньше. Мне казалось, это нормально, а вот его это очень не устраивало. На его крики я не реагировала, тогда он пошел к моему отцу и сказал, что я выхожу из-под контроля. Тот виду не подал, но, похоже, прислушался. Отец меня всегда в строгости держал, следил, чтобы я нигде ни с кем… А тут из окна увидел, как меня двое одноклассников домой провожают, они по очереди обняли меня. Мы так прощались и здоровались- дружили хорошо. Я не знала, что в этом найдут подтекст, ни о чем таком и не думала никогда, а отец думал. — я замолкаю, погружаясь в воспоминания.
Все это уже пережила, слезы выплакала в своей комнате родительского дома. Никогда там больше жить не буду. Никогда не вернусь туда. Вздрагиваю, когда подруга накрывает мою руку. Смотрит мне в глаза, не торопит. Я продолжаю сама:
— Он не в первый раз тогда меня ударил, но впервые я видела такую жестокость на его лице. Обычно отец бил по заднице ремнем сколько я себя помню, сколько бы лет мне не было. Только тогда мне казалось, он не остановится, — я вдыхаю поглубже, готовясь рассказать то, что ни одна душа раньше не слышала, — Началось все как обычно, с ремня и вопросов. За каждый неправдивый три удара. Так меня отучали от лжи, — Аринка смотрит огромными глазами, я горько усмехаюсь. Что сказать? Для любого любимого семьей ребенка история моего воспитания шокирующая. Меня тоже любили. По-своему. — Моей ошибкой стала правда. Я говорила то, что происходило на самом деле, а он не верил. Считал, цитирую: дочь полковника занималась непотребством с нищими балбесами. К слову, ни нищими, ни балбесами Валик с Денисом не были, оба отличники из хороших семей и гуляли мы тогда с Катькой, просто ей домой ближе было, — я оправдываюсь сейчас слово в слово, как тогда. Словно погружаюсь на несколько лет назад.
— Как ты его не возненавидела…? — осторожно спрашивает, наливает в стакан воду и ставит передо мной.
— О, я ненавидела. Только сложно проявлять свою ненависть к тому, кто сильнее и не брезгует это демонстрировать. Отец не брезговал, — выпиваю воду до дна. Тяжело это: душу распахивать.
— Ты его папой не называешь? — спрашивает осторожно, а я горько усмехаюсь.
— Нет. Взбрыкнула тогда, назвала Леонид Михайлович за ужином при его подчиненном. Все посмеялись какая чинная у нас семья, а вечером того же дня он разбил мне губу.
— Тая… А тогда… чем все закончилось?
— А…, — хмурюсь, — Когда он посчитал, что ремень не действует, он дал мне пару пощёчин, я кричала, что он чудовище, орала на весь дом. От третьей пощёчины упала на руки лицом вниз. Это стало второй моей ошибкой. Он хотел, чтобы я замолчала, дернул за руку сзади слишком сильно. Сломал ключицу. Прибежала мама.
— Из-за нее он успокоился? — изумленно шепчет подруга, прикрыв ладонями рот.
— Нет. Мать не лезла, это было чревато. Он успокоился сам, когда взял меня за горло, а я от страха замолчала. Он сказал, что теперь за мной будет вечная слежка и ни единому моему слову он больше никогда не поверит. С тех пор слова Ильи отец не проверяет. Верит на слово. И с тех самых пор я не могу от него избавиться. Дочери полковника по рукам ходить не по статусу. И не важно, что жить так невозможно, и любви никакой нет. Для матери кроме страха в родительском доме тоже ничерта не живет.
Глава 22.2
Поднимаю на Арину взгляд, выныривая из прошлого. По её щекам катятся слёзы.
— Эй, ну, прекрати, это же давно было. Что ты тут мне сырость разводишь? — она продолжает меня удивлять. Такая уверенная снаружи и ранимая внутри. Так, наверное, и должно быть, так ведут себя цельные люди, не сломанные.
— Оо, я сейчас успокоюсь, честное слово, — машет руками перед лицом, как веером, —Прости пожалуйста за этот дождь без прогноза, — улыбается, — это я вообще-то тебя жалеть должна!
— Нет, а вот этого ненужно! — отвечаю излишне резко, — Рановато, это ж еще не все! —добавляю, в надежде сгладить.
—Погоди, я не совсем понимаю логику папашки твоего, — возвращается к разговору, — Зачем он приставил к тебе Илью, которому ты не доверяла?
— Так это я только потом узнала, что следил за мной Илья. А сначала я Илье доверяла.
— Это как? — взлетают Аринкины брови.
— Отец приставил водителя, тот возил меня в школу и оттуда забирал, на дополнительные возил, в художественную школу. На него-то я статус крысы и повесила. А Илья, наоборот, в художку пробирался, чтобы меня увидеть, в школе ловил на переменах, чтобы лишнюю минуту вместе провести.
— М-да… Я бы тоже не подумала…
— Вот и я о том! Особенно учитывая, что, когда водитель увидел Илью рядом со мной, отец устроил мне взбучку.
