до Рождества 1940-го дед с Кампионом уезжали в Леруик, где, как мне сообщили, находился некий военный штаб. Позже я узнал, что там расположилась Секретная служба разведки. Мама моя уже полгода работала неоплачиваемой медсестрой в Отряде добровольной помощи на юге Англии. Меня оставили на Стэнли и Джозефа, и помню, какая обида во мне разгорелась из-за того, что дед не взял меня с собой. Попасть в настоящий военный штаб было пределом мечтаний любого шкета.
Я не спал тогда до самого рассвета, ждал, когда вернутся с вестями дед с Кампионом, а когда они наконец прибыли, я был удивлён, увидев с ними четырёх неизвестных детей. Троих пацанов и одну девчонку. Никто из них не понимал английского, кроме одного белобрысого. Он тогда не носил очки и казался мне самым белым мальчиком на свете. Он был бледен как мел.
Дед рассказал, что этой ночью совершил свой первый рейс по воде «Шетландский автобус». Это были несколько рыбацких судов, под покровом ночи сумевшие вывести из оккупированной Норвегии горстку детей, которые «теперь поживут с нами». В десятилетнем возрасте фраза «поживут с нами» воспринимается не так ясно, как понимали её взрослые.
Норвежские дети освоились быстро, им нравилось в гостях, но я никогда ни с кем легко не сходился. В вечер перед Рождеством дед счёл нужным рассказать мне подробнее о белобрысом мальце. К тому моменту я уже заметил, что этому парню было некомфортно среди других наших с ним сверстников. Я ощущал нечто схожее, потому внимательно выслушал деда.
Я узнал, что Адам родом из крохотного поселения со странным названием Телеваг[37]. За двадцать один день до его десятилетия в Норвегию вторглась нацистская Германия. Дед говорил, норвежцы в подавляющем большинстве выступали против гитлеровских оккупантов, и отец Адама, Эйрик Карлсен, был не исключением. Он активно участвовал в движении Сопротивления и в организации антинацистской демонстрации, но однажды один из его друзей был завербован в местные коллаборационисты, после чего Эйрика и его жену, Нину, арестовали.
Когда дед кончил рассказ, я надел куртку, натянул шапку и вышел к морю. В пятидесяти ярдах от нашего дома была беспроглядная тьма, но я всё-таки различил стоящего во мраке Адама. Он глядел на воду, хотя видеть там было нечего. Я ступал по снегу, и мои шаги отзывались скрипом. Адам повернул ко мне голову. Я почти его не видел, но я продолжал думать о том, что он был таким же белым, как снег под ногами.
Я сказал, что сожалею о его родителях. Адам отвернулся, а через минуту сказал, что с его родителями всё в порядке и чтобы я не переживал.
Насколько же глупым может быть человек! Это я про себя. Стыдно вспоминать то, что я тогда ответил Адаму.
Я сказал:
– Их ведь уже расстреляли. За неподчинение.
Всё произошло за считаные секунды: Адам со всей силой кинулся на меня и повалил на колючий сугроб. Он загребал руками снег и пытался запихнуть его в мой рот. Он был совершенно прав. А я был настолько глуп и безрассуден, что спихнул его с себя и принялся мутузить в ответ. Мы колотили друг друга минут десять, пока совсем не окоченели. У обоих был снег за шиворотом, в носу, в ушах и глазах. Физиономии наши горели от мёрзлого ветра. У нас промокли ноги, и ещё у меня заболел живот. Мы отдышались, и я сказал:
– Извини меня. Я больше так не буду говорить.
Я был уверен, что Адам меня не простит. По чести говоря, я до сих пор не верю, что Адам меня простил. Но в тот вечер он ответил:
– Тебе придётся этого не говорить. Ведь я здесь пробуду долго.
Я сейчас это вспоминаю и не могу понять: Адам уже тогда был таким смышлёным, предрекая долгую войну, или же он просто хотел меня уколоть, намекая, что собирается ещё долго мне здесь надоедать?
Это было первое Рождество без отца и первое, которое я встретил с Адамом. Я не кривлю душой, когда думаю, что Адам стал моим подарком на Рождество. После той несерьёзной драки мы сдружились и росли как братья. Не сказать, что я стал намного умнее с тех пор, но когда я теперь хочу сказать что-то колкое Адаму, я говорю по-гэльски. Это единственное, что доступно мне и пока недоступно Адаму.
Я затягивался и выпускал дым через ноздри, когда голос Адама вернул меня из воспоминаний обратно на террасу:
– Если я и верю во что-то – например, что Джуди не столь безрассудна, чтобы ожидать, когда дом освободится для утешительных совокуплений, – то думаю, Джуди сама пришла бы, чтобы поддержать Стэнли.
– Короче, она просто не хотела меня видеть.
– Или думала, что это стучится портниха.
Я поморщил лоб и признал, что это уже другой коленкор. Джуди могло расстроить не моё появление, а то, что вдруг платье ей больше не понадобится.
– Как говорила моя тётка из Бергена, когда женщина ждёт подвенечное платье, она проклянёт каждого, кто постучит в её дверь, если это окажется не портниха, – сказал Адам.
Я почувствовал некоторое облегчение и представил Джуди в свадебном платье, но вскоре прогнал эти мысли, снова затянулся и произнёс:
– Мэгги говорит, в нервозности мужа всегда виновата жена. Как я вижу, Джон просто разлюбил Ровену. Думаю, у него есть кто-то в городе. Симпатичная пациенточка с длинными ножками и вечно шумящим сердцем, которое необходимо по совести прослушать. Не могу его винить. Иначе не понимаю такой агрессии со стороны Ровены.
– Может, её просто каждый раз видят в неподходящий момент.
– Так часто? – я скинул пепел в щель между досок в полу веранды.
– Ей может банально не везти.
Мне представлялось, что не везёт как раз тем, кто её встречает, но промолчал. Сказал лишь:
– Но зачем, к примеру, было поносить яблоню Расселов? Зачем Ровена пришла просить кислых яблок?
На этот раз Адам ухмыльнулся.
– Макс, а ты не замечал, как мало деревьев на островах?
– Разве?
– Чудо, что в саду Расселов зацвела и плодоносит яблоня. Думаю, она единственная во всей деревне, если не на целом острове.
– И это важно?
– О, безусловно. Во всяком случае, для Ровены. Ведь эта яблоня не у неё в саду.
Мой друг никогда не считался со мной, когда высказывал своё единственно правильное мнение. Я говорил, что всегда списывал у него решения сложных задач. Это правда. Но если посмотреть с другой стороны, решение своё Адам мне никогда не разъяснял, а только давал списать.
