себе являются мифическими; не существует ничего такого, что выступало бы объектом выдвигаемых определений… Понимание является частью знания как» (с. 62)
А вот что о понимании пишет У. Куайн:
«Значение не является психической сущностью, оно является свойством поведения». А вот его собственные слова: «Семантика будет страдать от пагубного ментализма, пока мы рассматриваем семантику человека как что-то, определяемое в уме человека, за пределами того, что может быть явно показано в его поведении. Самые сокровенные факты, касающиеся значения, не заключаются в подразумеваемой сущности, они должны истолковываться в терминах поведения». И далее: «Познание слова состоит из двух частей. Первая заключается в ознакомлении с его звучанием и в способности воспроизвести его. Это фонетическая часть, которая достигается путем наблюдения и имитации поведения других людей. С этим процессом, по-видимому, все ясно. Другая часть, семантическая, заключается в познавании, как использовать это слово». [У. Куайн, 1996]
По вопросу о научении речи со Скиннером совершенно не согласен был Н. Хомски, но нам сейчас эта тема не очень интересна. Нам интересна теория, которая пошла от Скиннера и Райла и которую следует называть одноуровневой семантикой. Двухуровневая семантика, как мы говорили в начале курса, восходит к Фреге и включает знак, смысл и значение. Знак материален, значение тоже, а смысл — идеален, это мысль в голове, точнее, в уме. А зачем нам все идеальное, когда все знают, что надо быть исключительно материалистами? Вот поэтому смысл и отменили, оставив одноуровневую семантику, со знаком и значением. Связь между ними тоже нужна, но ее можно довольно легко запрограммировать.
Элиминация субъекта в этих учениях проходила в том числе под лозунгом борьбы с картезианской парадигмой. Смысл — это нечто в сознании, которого, согласно логическим бихевиористам, просто нет. Близкий к этому направлению Куайн говорит о «мифе о музее». Хотя он имел в виду целостность языка, у него получилось в том числе и бихевиористское учение о ненужности смысла. Система знаков соответствует системе вещей, а как установить соотношение между ними? Отнюдь не посредством понимания. Только посредством того, как мы учимся употреблять знаки.
Естественно, главные фигуранты здесь — Витгенштейн и Тьюринг. Лозунг Витгенштейна — «Значение есть употребление». Грубо говоря, никакого мышления, отличного от речи, нет. Нет такого, что человек сначала подумал, потом сказал (подумал не на языке). Язык не является одеждой мысли, он является самой мыслью.
«Не думай вовсе о понимании как об “умственном процессе”! Ибо это лишь оборот речи, который тебя сбивает с толку»[70]
Конечно, надо сделать оговорку, что Витгенштейн был очень неоднозначный мыслитель. Например, он указывал на то, что есть вещи невысказываемые. Однако о них ничего и сказать по определению нельзя. Кроме того, подозреваю, что они же у него были и немыслимыми. Они, так сказать, подлежат чистому созерцанию (но тут я точно не уверена).
Тьюринг подхватил эту идею Витгенштейна и создал своего квази-субъекта — алгоритмизируемую машину. Может ли машина мыслить? В системе Тьюринга — запросто. Для этого всего только и надо, чтобы мы не могли отличить эту машину от человека по тому, что она говорит. Мне кажется, у Тьюринга было какое-то странное отношение к людям, может быть, ему казалось, что они роботы, которые только кажутся ему людьми? Такое бывает при шизофрении. В общем, он стоял на такой точке зрения, что сознание и субъектность тождественны мышлению и о том и о другом можно сделать только внешнее заключение, а значит — неточное. В философии сознания это называется «скептическая посылка». На ней Деннет основал свою идею об интенциональной установке.
Против теории понимания Тьюринга возмущенно протестовал Серль. То есть у Тьюринга вообще не было никакой теории понимания, у него было чисто внешнее поведение, но должна ли какая-то быть? Можно ли построить модель субъекта, который говорит, но не понимает? Серль чувствовал, что в философии второй половины 20 века все идет именно к этому (а это он еще не соприкасался с развитием ИИ). Известнейший аргумент Серля, точнее, картинка-иллюстрация нелепости идей Тьюринга — «китайская комната». Все ее знают — человек, не знающий китайского, но имеющий инструкции, то есть алгоритм, как реагировать одними иероглифами на другие иероглифы. Он говорит, не понимая. Обратим внимание, что аналог всего мозга здесь — вся комната, так что нельзя сказать, что не понимает мозг — не понимает сидящий внутри мозга человечек. То есть Серль, сам того не желая, воспроизводит картезианскую парадигму с призраком в машине (помним самое начало курса, как Декарт пишет: Я пущу мысли на самотек, а потом разверну их). Но мы охотно соглашаемся с Серлем, что понимание должно происходить на уровне именно этого внутреннего человечка, а не внешнего оперирования словами.
Речь без понимания может встречаться и в жизни. Она носит название вербализма. В определенном смысле «языковые игры» без полного понимания нередки и в обычном употреблении языка. Например, все русские философы знают предложение «глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокрёнка». Если спросить у человека: «Какова куздра? Что она делает?» — он ответит: «Она глокая и курдячит». Он, безусловно, ответил правильно. Он понял вопрос и понял, что надо ответить. Но разве мы можем сказать, что здесь было полное понимание, если значения слов куздра, глокая и курдячить остаются неизвестными? Это наш отечественный аналог китайской комнаты Серля: обмен словами согласно алгоритмам без понимания смысла.
Что касается вербалистов, то их имеется довольно широкий спектр. Некоторые, у которых только есть наклонность к этому, великолепно устраиваются там, где можно и нужно много говорить. Это люди с некоторым количество мыслей и большим количеством слов. Они говорят обычно не «почему», а «зачем», и в этом смысле их речевое поведение очень хорошо описывается прагматичным бихевиоризмом. Лучший пример будет опять студент-философ на экзамене: как он решает, что ему говорить? Скорее всего, он постарается сказать то, что хочет от него услышать экзаменатор. Самому размышлять над проблемами при этом ему не нужно. Он даже и не понимает, как это делается. В его мире существуют только слова о философии, но не сама она.
Тяжелые вербалисты — это, конечно, люди больные. Например, серьезный вербализм характерен для так называемого синдрома Уильямса. Эти люди говорят все что угодно, что не имеет никакого отношения к реальности. Речь у них прекрасная, а умственная отсталость при этом ярко выражена.
Нужно упомянуть в этой связи еще и теорию ментального кода, о которой пишет С. Пинкер в книге «Язык как инстинкт». Это примерно промежуточная теория между
