поерзал по продавленному сиденью кабины.
– Не выдаст, – спокойно проговорил Игорь, – либо я плохо разбираюсь в людях и отныне мне надлежит разбираться только в колбасных обрезках, в нечищеной картошке и в каплях для лечения насморка.
Шерстистые, какие-то мягкие, словно бы их сшили из хорошей ткани, горы вспухали в пространстве, находясь вдали, неспешно проползали в другое место и исчезали, словно бы стеснялись людей, стремились поскорее раствориться, чтобы не мозолить им глаза.
Вместе с дорогой назад уползало и время – дорогое для каждого находящегося здесь человека, независимо от того, кто он и что он, предназначенное для жизни, но ведущее всех нас к смерти.
* * *
Больше до самого обеда Джангул привалов не делал. Была только одна остановка – закипел радиатор у одной из старых машин, шедших в свой последний рейс, после чего грузовик собрались пустить на запчасти, а дырявые сработавшиеся детали сдать в утиль.
Задымивший грузовик шел следом за машиной Игоря, и когда Гужаев услышал за спиной частые тревожные гудки, то, подчиняясь им, ощущая, как внутри у него возникает что-то сосущее, болезненное, также начал давить ладонью на пятак сигнала.
К нему тут же присоединилась машина, идущая впереди, в воздухе возникло ощущение опасности и какой-то вселенской тревоги.
Ощущение это мигом достигло машины Джангула, и колонна остановилась. Игорь скосил глаза в треснутое боковое зеркало, прикрученное к согнутому кронштейну кабины, – треснуло зеркало от того, что по нему в скользящем движении проехался осколок гранаты, – глянул, что там случилось со старым МАЗом?
Носовая часть мотора у занемогшего грузовика была окутана фыркающим, стреляющими брызгами кипятка паром, – закипела жидкость в радиаторе. Для современных машин случай редкий. «Интересно, чем водила заправил радиатор, какой жидкостью? Или, может, разработал новый метод для старых машин и заправил холодным воздухом, который никогда не бывает горячим? В дороге внезапно прорвало водяной шланг, вода попала в радиатор и быстро превратилась в кипящий чай… Тьфу, какая это гадость, ваша заливная рыба! Абракадабра какая-то сидит в башке!»
Прихрамывающей трусцой Джангул проследовал к занемогшему грузовику, поднял крышку мотора. Резко отшатнулся от клуба пара, прыгнувшего из-под крышки ему в лицо. Хорошо, что Джангул успел прикрыться рукавом.
Ничего интересного в дороге Гужаев не обнаружил – в одном лишь месте засек целую батарею спаренных ДШК – крупнокалиберных пулеметов, нацеленных в воздух. ДШК – оружие суровое, может запросто перерезать летящий самолет пополам.
Поскольку выстроилась целая батарея, значит, ожидается спланированный в штабе проход авиационного полка, о плане этом узнали соглядатаи из числа афганцев и соответственно передали сведения «прохорам», ну а «прохоры», как водится в таких случаях, подсуетились. Приготовились, в общем.
Сведения эти неплохо бы побыстрее передать своим, но быстрее того, что может Гужаев, не получится, хотя у него не только рации, но даже автомата с парой запасных рожков нет. Гужаев невольно вздохнул. Расположение батареи ДШК он запомнил хорошо, «отверткой прикрепил к правому полушарию», как говорит один из деятелей разведотдела Кудлин, – а это даже лучше, чем координаты нанести на оперативную карту.
По пути, в двух местах, Игорь зацепил взглядом людей с оружием, – в одном душманы цепочкой втягивались в темную горную расщелину, в другом – оседлали неровный запыленный хребет, рассыпались вдоль верхней линии, ожидая кого-то. Места эти Игорь даже не стал засекать: сегодня душманы здесь, а завтра там, расстояние между «здесь» и «там» может быть не менее тридцати километров.
У одного из мостов он также заметил «прохоров», их было двое, в тюрбанах защитного цвета и драных пятнистых куртках – позаимствовали на вещевой базе, организованной американцами, а в беготне по горам превратили одежду в лохмотья… Вообще-то мост должны были охранять дриши – афганские патрули из числа пехотинцев, но дришей что-то не было, куда-то испарились, и это было тревожно, – дырявые куртки могли ловко и быстро взорвать переправу. Этот момент он также отложил у себя в голове.
Неожиданно у своей машины он увидел Хасана с сигаретой, заложенной за ухо.
– Ну что, парень, устал? – спросил Игорь сочувственно.
– Нет. – Хасан энергично помотал головой.
– А машину свою ты сам чинишь или слесари с механиком?
– Сам. Слесари с механиком только помогают.
Хасан выдернул сигарету из-за уха, повертел ее в пальцах, дунул в ровно обрезанный край, и сигарета, только что находившаяся в руке, исчезла. Игорь покачал головой: в парне фокус на фокусе сидит и фокусом погоняет.
В следующий миг он засек, что сигарета вновь появилась у Хасана в руке, потом незримо нырнула за правое ухо, – на бравый русский, совершенно простонародный лад, когда опытные курильщики обязательно закладывают за ухо сигаретку про запас, – остается только сунуть ее в губы и подпалить.
Гужаев похлопал в ладони:
– Браво!
Вскочив на подножку гужаевского МАЗа, Хасан попросил:
– Дай прикурить!
Игорь щелкнул зажигалкой, Хасан ткнулся сигаретой в плоский язычок пламени и приподнял одну бровь:
– Слушай, мне кажется, ты все-таки не иранец…
– А кто же?
– Шурави.
– Хотелось бы быть шурави, но я не шурави, – последовал быстрый ответ, – не дал бог бодливой корове рога иметь. А к шурави я отношусь, Хасан, с большим теплом.
– Я тоже, – сказал Хасан, подмигнул Гужаеву круглым коричневым глазом и спрыгнул с подножки.
На ночевку расположились километрах в семидесяти от пакистанской границы, на большом постоялом дворе, построенном специально для водителей фур и автомобилей с тяжелыми громоздкими грузами.
Двор был обнесен прочным глиняным дувалом, верх которого украшали витки колючей проволоки, имел две сторожевых вышки, где круглосуточно дежурили афганские сорбозы. Были установлены и столбы с яркими фонарями. Как знал Гужаев, душманы последние полгода не тревожили этот двор вообще и если где-то случались стычки душманов с советскими солдатами, то происходило это в стороне от постоялого двора.
Было тихо. Ночь тяжело повисла над землей, над оглаженными временем хребтами старых гор, небо было черным, в далекой глуби его переливались таинственно, то вспыхивая, то утишая свой яростный свет, звезды.
Совсем недалеко, буквально за стенкой дувала, подвывали, давясь кашлем, хрипами, похолодавшим к ночи воздухом, шакалы. Войны они не боялись – привыкли к ней.
Игорю досталось нижнее место на широком двухярусном топчане, место вверху занял Хасан, – вскарабкался туда бесшумно, ловко, быстро, будто обезьяна; загадочный был паренек, как свет звезд в черном здешнем небе.
Полежав минут пять без движения, он свесил голову, захлопал любопытными глазами:
– Скажи, а ты в Москве бывал?
На Игоря и сон уже начал наваливаться, и звуки все отошли, переместились за стенки постоялого двора, и вдруг на тебе: извне просочился хрипловатый, полудетский-полувзрослый голос. Отвечать не хотелось, но отвечать надо было, и он едва слышно зашевелил слипшимися от усталости губами:
– Никогда не бывал.
– А жаль. Не то рассказал бы чего-нибудь.
Сон, в который Игорь только что погрузился, начал отступать.
– А я вот, когда женюсь, обязательно поеду в Москву. Покажу город жене, – сказал Хасан.
– И когда же ты
