политиком, а религиозный вопрос для него был лишь одной из важных конституционных проблем. Более того, он достаточно повидал мир и потому знал, что хорошие люди есть не только в какой-то одной церкви. До одиннадцатого года своей жизни он рос лютеранином и позже постоянно через своих родных был в курсе мнения лютеран, а потому он, естественно, сочувствовал их взглядам, хотя ему самому католицизм подходил очень хорошо. Он был не слишком набожным, совершенно не был склонен к созерцанию и желал, чтобы в вопросах духовной жизни каждому человеку позволили делать выбор по собственному вкусу. Фанатиков он совершенно не понимал, а насилие осуждал, кем бы оно ни применялось. Он ненавидел жестокость, верил, что истинная цель государственной деятельности – практичное управление государством и процветание народа; для него было невозможно понять религиозных экстремистов и тем более поддержать их. Оправданием для сожжения живых людей, что раньше сделали кальвинисты в Женеве, а теперь делала инквизиция повсюду, была вера, что лишь такой ужасной мерой можно увести людей с пути, который ведет их к проклятию. Но Вильгельм никогда не мог полностью поверить, что Бог так жесток или неразумен, чтобы проклинать людей за их мнения. Вильгельм с его достаточно богатым жизненным опытом знал, что меньше чем один человек из ста полностью понимает, во что верит и почему верит в это. «Сколько мы видели мужчин и женщин, которые были сожжены или зажарены и терпеливо вынесли это ради неверно понятых и пустых мнений, заимствованных у других людей!» – писал Монтень примерно в это же время. У Вильгельма при виде таких зрелищ сердце разрывалось от боли, и он не мог верить, что они приносят Богу сколько-нибудь удовольствия. Теперь возродившаяся католическая церковь, в свою очередь, резко повернула в сторону большей строгости и жестокого навязывания своего учения, и этот поворот был совершенно не по душе Вильгельму. Едва ли меньше была его неприязнь к учению Кальвина, где настойчиво утверждалось, что подавляющее большинство людей проклято навечно, однако среди его протестантских друзей и родственников это учение приобретало последователей. Менее суровое учение Лютера либо полностью поглощалось кальвинизмом, либо, что было хуже, конфликтовало с ним, приводя к открытой войне между протестантами. Вильгельм был слишком наблюдательным политиком, чтобы не видеть, что кальвинизм, сила французских гугенотов, вероятно, окажется более мощным в будущем, но он предпочел бы какой-то вид примирения между двумя протестантскими исповеданиями, потому что лишь объединенный протестантизм мог в полной мере противостоять новому католицизму.
Религиозный вопрос оставался для него второстепенным во всех тех событиях. Даже когда Генрих Второй рассказал ему о плане Альбы, Вильгельм в первый момент возмутился не как верующий, чье религиозное чувство оскорблено (он же был католиком), он был возмущен бесчеловечностью. Этот план показался ему беспричинным нападением на достойный и доверяющий своим властям народ. Вильгельм считал этот замысел аморальным именно с политической точки зрения: король, поклявшийся под присягой защищать свой народ, нарушает свой долг. Он решил тогда не защищать протестантов, а уничтожить испанское влияние в Нидерландах, а это совершенно разные вещи. Сразу увидев, и увидев совершенно правильно, что план Альбы был по своей сути политическим и что, каким бы искренним ни был религиозный пыл, подсказавший этот план, результатом будет подчинение сравнительно свободного народа самодержавию, а Нидерландов Испании, он с этого времени направил всю свою политическую деятельность именно против испанского влияния и против попыток Филиппа поглотить или разрушить привилегии Нидерландов. Религия играла лишь второстепенную роль, как часть неотъемлемого права людей на собственное мнение.
Мало кто из его сторонников относился к сложившейся обстановке так сухо и холодно. Люди вроде Эгмонта и Хорна были возмущены нападением на них, привилегированных и уважаемых нидерландских аристократов. Это была малочисленная группа, и Вильгельм использовал их не слишком широкие и не очень конструктивные политические взгляды для достижения более высокой цели. До отъезда Гранвеллы он делал почти то же самое с разрозненными силами протестантов и тех, кто им сочувствовал. Но после отъезда кардинала некоторые аристократы из тех, кто помоложе, как говорится, закусили удила, и Вильгельм при всем старании был не в силах помешать им превратить разумную политику в опасную религиозную ссору. Но он не мог и помешать этим горячим головам и еретикам использовать свой дом как их неофициальный штаб: для этого он был бы должен перестать принимать у себя своего брата Людвига, а к нему Вильгельм привязывался все сильней.
Король Филипп, со своей стороны, был, в сущности, доволен тем, что беспорядки в Нидерландах приняли такой оборот, ведь в конституционных вопросах его позиция была слабой, зато в вопросах религии очень сильной. Если протестанты будут так глупы, что возьмут на себя роль создателей политических неприятностей, то он сможет подавить католиков, которые станут противиться его политике с патриотической точки зрения, – тех, с кем ему уже пришлось бороться, когда он пересматривал границы епископских епархий и устанавливал верховенство Гранвеллы. Филипп сможет замаскировать будущее неминуемое наступление на независимость Нидерландов под открытую борьбу между старой и новой верами. Таким образом, в стране, где большинство населения исповедует, хотя и не слишком горячо, католическую веру, он сможет ослабить любую «национальную» оппозицию и установит вооруженный контроль Испании над Нидерландами под предлогом защиты веры.
Именно это предвидел и этому старался помешать Вильгельм. Именно к этой катастрофе восторженные протестантские экстремисты увлеченно вели Нидерланды.
Как только Гранвелла уехал, они стали непослушными. Среди низшего дворянства сочувствие протестантам – лютеранам или кальвинистам, но в основном кальвинистам – стало модным, как новый фасон камзола, и имело так же мало настоящего смысла, как мода. Это было стильно, современно; это было популярно у народа – у бедняков, среди которых были искренне верившие, а молодые дворяне любят популярность. Но это была странная религиозность: она проявлялась главным образом в насмешках над официальным католицизмом или в таком грубом нарушении приличий, как появление пьяным на мессе, где присутствовала регентша.
Маргарита все больше сердилась, наблюдая за этими выходками, но у нее были более срочные и серьезные причины для волнения: Штаты, ободренные отъездом Гранвеллы, теперь просили об осторожном пересмотре королевской религиозной политики. Их тревога была обоснованной, и причины у нее были самые практические. Страна лишалась лучших работников: они эмигрировали в Англию и Германию. Иностранные правительства поощряли эту эмиграцию, и каждый год из Нидерландов уезжали целыми колониями переселенцы, которые потом раскрывали ценные приемы своего ремесла иностранцам и конкурентам. Маргарита видела причину эмиграции и объясняла Филиппу, что проблема тут была не в самой религии, потому что
