и подавно — не такой человек Пелид; я во всём нашем войске не знаю воина благороднее. Сколько можно отсиживаться?! Пойдём на битву, не думая ни о каких снах!
И тут все взвились, и стали кричать, что действительно, пора звать илионцев на битву, и пусть Боги нас рассудят.
Слово за слово, принялись строить воздушные войска, выводить призрачные дружины будущего боя: кто за кем пойдёт и в каком порядке. Потом вино полилось; пили, пока от воинских речей и от хмеля в головах не загудело.
Менелай стоял невдалеке от входа, и не хотелось ему идти к себе. Почему-то сердце подсказывало, что надо перемолвиться словом со своими давешними спутниками.
И тут вышел Одиссей.
А вслед за ним — и Нестор, ведущий Калхаса.
— Пошли с нами, — коротко, не глядя в их сторону, бросил Нестор. И Менелай, удивляясь самому себе, пошёл за стариками, и Одиссей вместе с ним.
Сзади шумно прощались, громко шутили и смеялись басилевсы, а безмолвная кучка людей незаметно уходила во тьму.
Миновали часовых.
— Слушай, ты мне можешь объяснить, почему мы идём за ними? — обратился Менелай к Одиссею.
— Сам не пойму, — отвечал тот. — Может быть, хотим знать смысл всей этой ночи?
И вплоть до самой калхасовой палатки они не обмолвились ни словом.
— У тебя нет лампы? Извини, старина, мы-то понимаем, что она тебе ни к чему, а, с другой стороны, нам тоже в темноте сидеть как-то не пристало.
— Это ты меня извини, Нестор, — прошамкал прорицатель. — Я сам должен был сообразить. Пошарьте там, возле очага.
Менелай порылся около угольев, запалил трут, а потом и глиняную лампу, которая действительно стояла поблизости.
Калхас, кряхтя, уселся на ложе и долго копался в своей бороде, жевал губами, двигал морщинами лба, думал о чём-то.
Наконец вздохнул.
— Лаэртид, ты это… глянь там, в углу, треножник…
— Ну?
— Давай его сюда.
Одиссей встал, взял треножник, и они вместе с Нестором установили его около жреца.
— Раздуйте кто-нибудь угли. В крайнем случае — хворосту подбросьте.
Но хворосту не понадобилось. И вскоре Менелай уже сыпал яркие угли на треножник бронзовым совком.
Прорицатель отправил Нестора в угол, и тот притащил ему два каких-то мешочка чёрного и тёмно-синего цвета и связку каменных чёток.
Калхас набрал трав, сначала из чёрного мешочка, потом из синего, долго перетирал их пальцами и, наконец, бросил на угли. Тяжёлый пряный запах заполнил палатку, так что у Менелая закружилась голова.
Прорицатель принялся за чётки, ощупывая их и постукивая зёрнами.
Вдруг раздалось какое-то жужжание, гудение какое-то.
И лишь спустя некоторое время Менелай понял, что это Калхас бормочет себе под нос. Бледные пальцы старика всё сыпали и сыпали щепотки трав на угли, и всё более густым становился воздух, и Менелай, вытаращив от страха глаза, увидел, что в зыбком дымке мелькают неясные фигуры, словно плывущее изгибами войско.
И Калхас уже не бормотал про себя, а говорил ясно и звучно, только нельзя было понять что — язык оказался чужой. Менелай хотел было встать, отбросить полог, вырваться на чистый холодный воздух, но не смог. Непреодолимая вялость разлилась по всему телу, разошлась в голове туманной одурью.
— Эй, старина, — ласково обратился к гадателю Одиссей. — Нам уже пора. Надо хотя бы пару часов поспать перед боем. Ты ничего не хочешь нам сказать?
— Ступайте, ступайте!
— Так просто ты от нас не отделаешься, друг мой, — сказал Нестор. — Говори, как истолковать всё это.
— Ступайте! Что вы ко мне пристали? Завтра мы проиграем битву. Ну что, довольны? Убирайтесь!
— Надо идти к Агамемнону… — сказал Менелай.
— Надо идти спать — ответил прорицатель — Вы ничего не измените. Совершенно ничего.
И довольно невежливо улёгся перед гостями.
— Повеселились, нечего сказать! — хмыкнул Одиссей, когда все трое, окончательно ошалев от диких событий ночи, выбрались из палатки. — Что же теперь делать?
— Ты что, не слышал, что сказал гадатель? — удивился Нестор. — Пошли спать.
Всю обратную дорогу Одиссей был удивительно молчалив.
— Ты что? — спросил его Менелай. — Думаешь о предсказании?
— Нет. Я думаю — куда девалась стрела.
— Какая стрела?
— Та, которую пустил часовой. Помнишь? Дело в том, что я её видел. Ни через какой вал она не перелетала. Она просто исчезла на моих глазах, не достигнув ограды; а я в это не поверил. Понимаешь? Просто исчезла.
— И что?
— Я всю ночь пытаюсь понять, куда она исчезла. И не нахожу ответа.
Книга шестая. СМАРАГД
— Не слишком ли вы поторопились, сударь мой, Александр Андреевич, открывая коломенскую тайну?
— Нет, поверьте мне, Николай Михайлович, сей историк заслуживает всяческого уважения. И потом: несколько переписанных старинных документов делу не повредят. Слава Коломны возвысится, если священное имя нашего града прозвучит в исторических трудах и в почтенном «Моквитянине». И знаете что? Прежде всего, это важно для самих коломенцев. Ибо внимательный взгляд «со стороны» поневоле заставит уважать и самих себя и своё прошлое.
— Ага. И тогда градоначальник в Башню полезет…
Изящный и просторный дом на Дворянской, торжественно глядящий на улицу пятиоконным фасадом. Посреди анфилады, в гостиной, у кафельного камина, в покойных креслах сидят двое. Хозяин, Александр Васильев, в изысканном чиновничьем мундире, с аккуратно подстриженными усами и бачками, будто только что пришёл из присутственных мест. Гость его, Николай Левин, облачён в добротный купеческий сюртук, при медали и золотых часах, украшен ухоженною бородою средних размеров, слегка седеющей.
Вот входит хозяйская кухарка — свежая и дородная Катерина, и на столике рядом уже сияет серебряный самовар с тонкой фарфоровой посудой, а рядом с полупрозрачными чашками, чайником и сливочником алмазно сверкает маленький графин рома.
— Ну и что вы имеете против нашего храброго градоначальника? — усмехнулся Васильев. — То, что он, наслушавшись бесед Иванчина-Писарева, вдохновился и начал раскапывать Маринкину Башню? Ну так это лишь свидетельствует о высоком образе его мыслей. Вместо того чтобы воровать, человек устремляется в розыскания древностей, так что полицмейстер с нижними чинами вынужден извлекать его с глубины в двадцать аршин. Мы вот тут сидим с вами в тиши и приятности, а начальство жизнию рискует.
— Да уж… — умиротворённо согласился гость, наливая себе чаю с доброй порцией рома и беря сахар «вприкуску». — Уютно у вас, Александр Андреевич… Красное дерево, кресла, диван вот этот, бюрцо… Паркет узорчатый, подсвешники бронзовые… У нас купчин глянешь: вроде и богаче, а всё не то.
Васильев добавил в чай сливок, а ром налил в рюмку и прихлёбывал по очереди, между фразами:
— Мы, коломенские дворяне, народ небогатый. Дело не в роскоши, а
