последних лет в СССР интенсификация ассоциировалась с тейлоровской системой и, вопреки Ленину, отвергалась. Производными от экстенсивного метода являются и известные принципы «любой ценой», «чем дороже, тем лучше», жизнь за счет наследства, оставленного нам предками. В 1976–1984 гг. от экспорта энергоносителей было получено 176 млрд инвалютных рублей.
В значительной степени вследствие воинствующего провинциализма Сталина и его группы, сектантского склада их ума возникли антимарксистское противопоставление классового, национального общечеловеческому; отрицание экономических законов, свойственных всем социально-экономическим формациям; пренебрежение признанными во всем мире моралью и правом; безнравственная система знаний о прошлом; закрытый характер советского общества и отставание его по многим основным показателям современной цивилизации; угроза скатывания на периферию мирового развития. Провинциализм — понятие не географическое, а социальное. Иные жители столиц более провинциальны, чем население окраин. Такой образ мышления отличается не только отсталостью, простоватостью, наивностью, но и подражательством, скованностью, ограниченностью и узостью взглядов. Боязнь показаться провинциалом — также проявление провинциализма. Сектантство — явление, обусловленное ограниченностью не только в политическом, но и интеллектуальном смысле этого слова.
Все это предопределило неудачи не только в народном хозяйстве, но и во внешней политике СССР. Сталин и его окружение упорно следовали стереотипам, ошибочность которых была очевидна многим современникам. «Я возражаю против этой упрощенной классификации человечества на бедных и богатых»; «большой корабль — человечество, а не класс», сказал Сталину один из крупнейших деятелей культуры Г. Уэллс (Англия) во время их беседы в 1934 г.[69] Октябрь и последующее развитие СССР многому научили буржуа. Сталин и его советники не заметили этого. В мире все более усиливалась поляризация сил, миролюбивых демократических, с одной стороны, милитаристских фашистских, — с другой. Возникла объективная возможность и крайняя необходимость Народного фронта. Сталин не заметил и этого. Оказался недостаточным и авторитетный анализ мирового развития, осуществленный VII конгрессом Коминтерна (1935). Сталин пошел на соглашение с фашистской Германией, тщетно пытаясь предотвратить агрессию лишь против СССР, тогда как основную тенденцию в дальнейшем развитии капиталистического мира определяли не агрессивные фракции буржуазии, а миролюбивые, демократические.
Одномерное мышление Сталина и его советников обусловило их практику и в военном деле. У Ленина и некоторых его современников созревал вывод о том, что в новых условиях война как средство политики становится недопустимой, немыслимой. Сталину же не дано было понять это. В его сознании ничего не изменилось и после второй мировой войны. Как известно, она означала в первую очередь провал попыток партии Гитлера добиться своих целей военными средствами. Не изменило убеждений Сталина и появление принципиально нового оружия. И после всего этого «вождь» и его преемники пытались использовать во внешней политике военное давление, например, во время берлинского кризиса 1948 г., и даже военные средства (в ГДР, Венгрии, ЧССР, Афганистане). Экстенсивный принцип был распространен и на армию. Длительное время в СССР считали: чем она больше, тем сильнее. Это втянуло СССР в безрассудную гонку вооружений. Выходец из непосредственного окружения Сталина Хрущев, став во главе партии и государства, восстановил ленинский курс мирного существования, но его политика не была последовательной.
В современной обществоведческой, мемуарной, публицистической литературе и беллетристике прослеживается любопытная тенденция. Самые различные авторы от Кагановича и Молотова до Гроссмана и Солженицына стремятся нивелировать всех действительных и мнимых преемников Маркса, в первую очередь, Ленина и Сталина. Не подтверждает ли это прямо или косвенно уже отмеченный нами вывод об исключительной роли лидеров как в Октябрьской революции, так и в контрреволюционном перевороте на рубеже 20—30-х гг. Элементарные требования логики обязывают того, кто признал исключительную роль Ленина в Октябрьском перевороте, признать и аналогичное исключительное, хотя и с противоположным знаком влияние ухода Ленина сначала из руководства партией, а потом и из жизни. Эти же требования распространяются и на оценку роли Сталина.
Имеющиеся источники позволяют сделать вывод о крайне противоположных политических и просто человеческих качествах Ленина и Сталина. Бердяев, не принимавший марксизма, подчеркивал в 1937 г.: Ленин не был диктатором, Сталин же — «вождь-диктатор в современном, фашистском смысле»[70]. Фишер полагает, что Ленин «не хотел загонять в рай дубиной», он выступал против принуждения в создании нового общества, что в послеленинские годы это требование было отброшено. «При убийственном режиме Сталина» и после его смерти советские люди жили «в постоянной атмосфере принудительности и давления». Эта жизнь «неисчислимыми миллионами световых лет» отделена от принципов, изложенных в ленинском труде «Государство и революция»[71]. В условиях СССР, изолированного от мира на протяжении десятилетий, при полном разрушении былых социальных структур, жесточайшем терроре, систематическом устранении из общественной жизни народа, — личность, наделенная неограниченной властью, несомненно, играла исключительную роль. Некоторые историки тщетно стремятся нарисовать идиллическую картинку торжества ленинских принципов коллективного руководства страной накануне и в ходе войны. Мемуаристы же показали предельно четко: у Сталина не было соратников, были статисты, в лучшем случае — советники.
Какова социальная база сталинизма? Нельзя принять старую официальную точку зрения, согласно которой он опирался на рабочих и крестьян. Он держался исключительно благодаря обману и насилию. Даже по мнению Молотова, положение рабочих и крестьян было весьма тяжелым. Прямо или косвенно он признал, что в стране было постоянно чрезвычайное положение. В какой-то мере можно признать, что сталинизм был выразителем интересов разношерстных элементов города и деревни из бывших обездоленных, униженных. Своими репрессиями он обеспечивал их «движение вверх по карьерной лестнице». На самом деле подлинные революционеры были заменены в основном людьми, думающими лишь о собственной выгоде. Среди них были и деклассированные.
Однако нельзя полагать, что одни булгаковские шариковы решали проблему. Вот что писал Сталину в 1939 г. Ф. Раскольников: «В судорожных попытках опоры вы… создаете одну за другой привилегированные группы, осыпаете их милостями, кормите подачками…» По мнению Троцкого, власть Сталина представляла собой современную форму цезаризма, он стоял наверху самого грандиозного из всех аппаратов. Об этом аппарате пишет Фишер: «иерархия чванных, жадных до роскоши чиновников-карьеристов, которые в течение десятилетий жертвовали принципами ради власти и оправдывали самые бесчеловечные средства стремлением к поставленным целям, сформулированным ими самими и мало похожими на то, о чем думали Маркс, Энгельс и Ленин»[72]. Насколько позволяют судить доступные источники, «номенклатура» была главной опорой сталинизма. Последующее развитие подтвердило и верность наблюдений Раскольникова. На самом деле в сохранении и укреплении сталинизма были заинтересованы также облагодетельствованные слои населения — в промышленности, сельском хозяйстве, науке, культуре. Нельзя принять мысль Троцкого о «верности» Сталина аппарату. С помощью непрерывных хитроумных передвижений, карательных и других мер деспот охранял не верность чиновничеству, а независимость от него. В своем завтрашнем дне никогда не были уверены даже самые
