Архивные документы свидетельствуют, что в своих внешнеполитических целях большевики не прочь были использовать имевшийся в их руках «мусульманский инструментарий», в том числе хаджж в Святые места ислама в Мекке и Медине паломников-мусульман из Советской России.
Вопрос «О паломничестве граждан СССР в Мекку» обсуждался на заседании коллегии НКИД 13 февраля 1926 года. В решении, принятом на нем, говорилось о целесообразности использования паломничества, в том числе организации специальной поездки в Мекку группы мусульманских деятелей СССР, «в целях политической обработки зарубежного мусульманства» и для «противодействия английским проискам по вопросу о халифате» (96*). Содержались в этом решении и соображения насчет того, что перевозить паломников следует на советских пароходах, а для «придания рентабельности» паломническим рейсам в Красное море разрешить доставлять на советских паломнических пароходах пилигримов-мусульман из иностранных портов, лежащих на пути наших судов.
В записке Г. В. Чичерина, направленной им в тот же день (13.02.1926) в ЦК ВКП (б), нарком писал: «Некоторые органы ОГПУ склонны мешать движению мусульманских паломников из СССР. Из этого получается, что паломники из СССР передвигаются контрабандным путем через Афганистан и Индию, где попадают под враждебное влияние». Коллегия НКИД считает невозможным препятствовать движению паломников к Святым местам. Предложение НКИД: «Не мешать хаджу [хаджжу], а использовать хадж», направляя в Святые места ислама «под видом простых паломников влиятельных в мусульманской среде лиц, которые могли бы проводить там желательную нам политическую линию» (97).
Из архивных документов следует, что из Советского Союза в хаджже 1926 г. участвовало 15 человек. Что же касается суммарного числа паломников, то количество таковых в 1926 г. по целому ряду причин, в том числе эпидемиологического характера, сократилось до 60 тыс. чел. (98).
Палигримы, сходившие с судов в Джидде, рассказыват М. Аксельрод, «сразу же попадали в руки мутаввифов». И эти «спецы по делам божьим и проводники по Святым местам» набрасывались на них, как «стая шакалов, оспаривая друг у друга добычу». Хотя «каждый из них имел объектом своих попечений» ту или иную страну или часть страны, откуда прибывали мусульмане-паломники, всякому из них хотелось, конечно же, «поживиться и лишней парочкой хаджиев за счет своих конкурентов».
«Вырвавшись из цепких лап мутаввифов», продолжает М. Аксельрод, и преодолев «загородки» паспортного и карантинного постов в порту, пилигримы буквально «наводняли улочки обычно тихой Джидды».
В сезон паломничества город этот являл собой «яркую смесь племен и наречий». Здесь попадались на глаза «отполированные солнцем и ветрами гиганты-такруни», то есть чернокожие суданцы, и «матового цвета кожи сомалийцы». Шныряли по улочкам «широколицые кашгарцы» и «юркие персы». Бродили по рынку «стройные, гибкие йеменцы с черными кудрями волос», распущенными или заплетенными в косы.
На прилавках небольших лавок, разбросанных по городу, красовались «бесчисленные сорта халавы», иными словами, – сладости, всякие и разные. Рядом с ними лежали кусочки жареной баранины и обожаемые арабами махши, то есть кабачки, начиненные рисом, овощами и мясом. И все это было так «густо облеплено мухами», что подчас казалось, что «все явства движутся и живут». На лотках уличных торговцев «умещались целые ГУМы». Здесь можно было найти все, что пожелаешь, «начиная от бритвы и кончая этаким универсальным амулетом», предохранявшим человека, по словам лоточников, «и от дурного глаза, и от лихорадки, и от солнечного удара, и от 47-ми других напастей и болезней» (99). Тут же, наперебой, предлагали паломникам свои услуги стригуны-брадобреи и кагваджи (разносчики кофе), точильщики ножей и саррафы (менялы денег), чтецы Корана, хаммалы (носильщики) и владельцы верблюдов. Со всех концов Хиджаза собирались в Джидду во время хаджжа бедуины со своими верблюдами, дабы подзаработать на подвозке хаджжиев в Мекку. Хаджж, по выражению М. Аксельрода, был «самым сытным временем года и для жителей Джидды, и для окрестных бедуинов», а для последних из них, то есть для кочевников, – чуть ли «не единственным сытым временем в году».
Хаджжем, замечает он, жило и все 300-тысячное население Хиджаза, а некоторые знатные мекканские семьи являлись «монополистами» в сфере обслуживания пилигримов. Так, семейство Шайбы, к примеру, клан потомственных хранителей ключей от Ка’абы (восходит к Шайбе ибн ‘Усману ибн Тальхе) еще со времен Пророка Мухаммада, «торговал кусочками поступавшей в их распоряжение ежегодно снимаемой с Ка’абы старой кисвы» (покрывала); распродавал их паломникам, как сувениры, «за страшные деньги». Потомки ‘Аббаса, дяди Пророка Мухаммада, присматривавшие за Священным источником Замзам, в качестве тех же сувениров приторговывали водой из него в специальных флаконах.
Оплата товаров и услуг производилась в меджиди, сообщает М. Аксельрод; 1 меджиди составлял в пересчете на русские деньги 80 копеек. Ходила также разменная мелкая монета гирш, равная 5 копейкам.
Из Джидды паломники двигались с караванами в Мекку. Покидали город через Мекканские ворота (Баб Мекка), где проводилась проверка «уплаты погонщиками кушана», специального налога с каждого верблюда паломнического каравана (100).
Приближаясь к Мекке паломники-мусульмане из России обращали внимание, с их же слов, на типы жилищ в окрестностях города. Стояли там и «глиняные мазанки» бедноты, и шатры бедуинов, «похожие на ульи», и необычные дома суданцев-такруни, сооруженные из «керосиновых бидонов с циновками сверху вместо крыш».
Ка’абу, главную святыню мусульман, укрывала кисва, то есть покрывало из дорогой ткани с вышитыми на нем изречениями из Корана. Ежегодно из Египта в Мекку присылали новое такое покрывало. Доставляли его «с помпой, подчеркнуто торжественно». Снаряжали в этих целях пышную процессию. Везли в махмале, специальном паланкине, установленном на белом верблюде. Сопровождала махмаль «многочисленная свита» под охраной вооруженного отряда. Возглавлял процессию эмир ал-хаджж, глава паломнического каравана, с которым передвигался махмаль. Вместе с кисвой привозили и богатые дары-пожертвования Храму, «частью собранные со всего Египта, а частью выделенные правительством». Неудивительно поэтому, пишет М. Аксельрод, что махмаль, представлявший собой некий «рог изобилия» для улемов (авторитетных знатоков ислама), шарифов (потомков Пророка Мухаммада) и прочих достойных людей, встречали повсюду в Хиджазе торжественно и восторженно (101).
Обычай направлять в Мекку махмаль с кисвой и дарами для Ка’абы ввели, к слову, египетские султаны-мамлюки (1250–1517). Переняли его у них и сохранили турки-османы (1516–1918). Один из паломнических караванов с махмалем из Дамаска доставил однажды в Мекку, в дар Ка’абе, как повествуют хроники Священного города, около 1,8 тонн драгоценностей (102).
Следует, думается, сказать несколько слов и бадилях, то есть о лицах, исполнявших хаджж вместо тех, кто нанимал их для этих целей. Сведетельства о совершении ими хаджжа они приобретали на имена тех мусульман, по поручению которых предпринимали паломничество. Выдавали такие документы в Мекке официально. Обязательно в присутствии двух уважаемых и хорошо известных писцам свидетелей, чтобы удостоверить исполнение бадилем всех обрядов хаджжа должным образом и в полном объеме. Паломнические свидетельства писцы-каллиграфы выписывали либо на бумаге, либо на отрезках шелковой ткани, богато расшитых по краям. Размеры таких свидетельств впечатляли – в длину некоторые из них доходили до двух метров (103).
