предавалась свету и танцам и примером своим оживляла все общество, которое, в особенности в котильоне, нередко нескончаемом, и гроссфатере, всегда забавном, веселилось от души, именно как умели петербуржцы веселиться в былые дни, которые заключились и пресеклись 1848 годом…
В 1828 году Н. И. Греч жил еще не в том доме, в котором он собирал свои четверги, а на Конногвардейской улице, против постоянно и нескончаемо тогда строившегося Исаакиевского собора, в доме Бреммера[221], откуда в 1829 году и переселился в купленный им тогда дом барона Аша на Мойке[222], против Почтамтского пешеходного мостика, между мостами Синим и Поцелуевым[223]. Дом этот с виду был небольшой, но отличался поместительностью и удобством; впоследствии же, кажется, незадолго до смерти Греча (в 1866 году), дом этот был продан для уплаты долговых обязательств его ветреного владельца[224].
Первый четверг у Греча был открыт, помнится, балом, на котором собралось немало молодежи, потому что в то время молодежь еще не считала, как ныне, танцы унизительными для себя и нисколько не обижалась, когда ее приглашали на танцовальные вечера и на балы. Царицею первого Гречева четверга была его дочь Софья Николаевна, тогда молоденькая, довольно хорошенькая девушка, впрочем, с неприятно-холодным выражением лица. Царицею она была не по красоте и другим достоинствам: лучше ее тут, помнится, девушек было немало; но, во-первых, она была хозяйская дочь, а во-вторых, помолвленная невеста: женихом ее был двоюродный брат ее отца и ее троюродный дядя Константин Павлович Безак. Он в то время служил начальником отделения в Министерстве иностранных дел, но вовсе не оправдывал собою слов одного знаменитого в то время скрибовского водевиля: «Il était aux affaires étrangères pour être étranger aux affaires»[225][226]. Каламбур этот часто слетал с языка Николая Ивановича, но вместе с тем делалась оговорка, что будущий зять Греча – великий делец и в Азиатском департаменте правая рука тогдашнего директора, умного грека Родофиникина. Так оно и было на самом деле. Помню еще в числе гостей этого вечера вовсе не танцовавшего и довольно угрюмого полковника гвардейской артиллерии, с насупленными черными бровями, к которому братья Константин и Николай Безаки, сам Греч, вдова Елизавета Павловна Борн, урожденная Безак, и сестра ее Марья Павловна Крыжановская неоднократно приветливо подходили. Угрюмый черный полковник не принимал почти никакого участия в общем одушевлении и только разговаривал вполголоса с некоторыми военными, из которых один был гвардейский же артиллерист, барон Клодт фон Юргенсбург, его и Гречев родня, а другой – гвардейский адъютант Кривцов, из саперов. Еще помню, что к этому полковнику часто подходил в антрактах между танцами артиллерийский юнкер, молоденький пятнадцатилетний юноша, с которым молчаливый гость от времени до времени шепотом и посмеиваясь переговаривал. Этот юнкер был племянник полковника, нынешний оренбургский генерал-губернатор; угрюмый же и нелюдимый полковник был не кто иной, как Александр Павлович Безак, который умер в начале 1869 года, будучи генерал-губернатором Юго-Западного края, генерал-адъютантом, генералом от артиллерии и кавалером Андрея Первозванного. Замечательно, что все Гречи и Безаки – лютеране, один только покойный Александр Павлович в 1847 году принял православие и тогда имел восприемником императора Николая Павловича. В июне месяце 1865 года, через 36 лет после «первого гречевского четверга»[227], судьбе угодно было, чтобы пишущий эти строки представлял этому самому А. П. Безаку, ревизовавшему вверенный его управлению край, состав одного уездного мирового съезда, в котором тогда служил[228]. Возвращаясь к первому гречевскому четвергу, скажу, что я в то время был розовый и белокурый мальчик, в светло-синем фраке с золотыми пуговицами, работы Буту, тогдашнего Сара, и в белом батистовом галстухе с кружевными манжетами на груди, застегнутыми блестящими запонками. Я в юности любил танцы; но не одаренный нисколько музыкальною способностью, никогда не умел ловить такта и, вальсируя, заменял плавность и каданс бешеною быстротою, почему в знакомых домах дамы и девицы иначе меня не называли, как monsieur qui valse si vite[229], а для сокращения просто Valse-vite, так что не знавшие меня поближе полагали, что я не совсем русский и что моя фамилия Вальсвит. Достойно внимания, что 35 лет после этого гречевского балика Меццофантиевская память покойного Александра Павловича Безака проявила пример своей необыкновенной силы. По обстоятельствам занятий, оконченных с составом съезда, начальник края остался наедине со мною, чтоб передать мне некоторые свои поручения, и тогда, внимательно в меня всматриваясь, сказал: «Странное сходство! Более тридцати пяти лет прошло с тех пор, как я однажды на новоселье у родственника моего Н. И. Греча заметил розового и белокурого мальчика, который вальсировал без всякого такта, с необыкновенною быстротой и носил к тому же фамилию Вальсвита. Воля ваша, но вы с этим Вальсвитом должны иметь непременно родственные отношения, потому что вы точь-в-точь Вальсвит, только значительно постаревший». Я объяснил генералу, что этот Вальсвит с рождения своего не переставал носить ту фамилию, какую я ношу теперь. Александр Павлович остался, казалось, очень доволен подвигом своей колоссальной памяти и вошел тогда со мною в некоторые подробности о домах Греча и Крыжановских, своих родственников.
Младшие дочери Греча, Сусанна и Александра Николаевны, были в описываемое время еще совершенными детьми, но постоянно участвовали в живых картинах по четвергам. О меньшом сыне, Николае, я уже говорил; а старший Алексей в то время, кончив курс в университете, служил в Министерстве иностранных дел под ведением тогдашнего редактора «Journal de St.-Pétersbourg», графа де Сансе. Впоследствии Алексей Николаевич Греч женился на сестре известного художника, рисовальщика и политипажиста Тимма, бывшей до того замужем за знаменитым Карлом Брюлловым[230]. Это случилось, разумеется, в позднейшее время. Алексей Николаевич Греч занимался также литературой и журналистикой, помогая в издании «Северной пчелы» отцу своему и Фаддею Булгарину. Были даже какие-то книжечки, им состряпанные и изданные, как, например, «Петербург в кармане» и пр.[231] Потом Алексей Греч, по настоянию врачей, в 1850 году был отправлен для радикального излечения его болезни, кажется, злейшей чахотки, на остров Мадеру, откуда, однако, уже не возвращался. Таким образом, все дочери пережили Н. И. Греча, а сыновей он лишился именно в то время, когда они могли бы быть ему истинными друзьями и помощниками в жизни. Первая жена Николая Ивановича – мать всего этого семейства, урожденная Мюссар, имела, как говорят близко знавшие ее, многие превосходные качества; но для нас всех, видевших ее мельком за столом в какой-то принужденной позе, с миною далеко не любезною, она не была никому
