только подушка. Лиля эмоционально закрыта.
— Меня, как фотографа, ты оценила, — разливаю сладкую газировку по бокалам. Один передаю Лиле. — А ты знала, что хороший фотограф лучше любого психолога? Поэтому мои, так полюбившиеся тебе уши к твоим услугам. Можешь смело впихивать в них информацию, какую посчитаешь нужной.
— А тебе-то эта информация зачем?
— Не то чтобы она мне так необходима… Просто, если ты хочешь выговориться, то я готов выслушать. Без осуждения. И без советов. По себе знаю, что иногда полезно что-то произнести вслух. Да, это не решит проблему, но станет легче. Морально.
— Мы с тобой планировали вроде как кино смотреть, а не проблемы душевные друг на друга вываливать.
— Начало фильма мы всё равно благополучно проболтали. И честно сказать, обещанный триллер какой-то тухленький. А так будет повод ещё раз собраться у меня, зазырить что-нибудь другое.
— Тебе лишь бы повод найти, — растерянно улыбается. — Ну, раз я сегодня на кушетке… — усаживается поудобнее на матрасе, поправляя под собой плед.
— Я могу затронуть тему твоей семьи? — осторожно начинаю разговор первым, так как понимаю, что Лиля сама не решится.
Мне кивают, и я расцениваю это как знак продолжать дальше.
— Как я понял, твой отец…
Какое бы слово подобрать? Не «алкоголик» же…
— Любитель… — «прибухнуть» не договариваю. Тоже как-то коряво звучит.
— Какой ты догадливый. Только он не любитель, а профи, — грустно усмехается, подтягивает к своей груди колени и накрывает их руками, тем самым пряча от меня.
— Как давно он стал этим злоупотреблять? — если не захочет отвечать, это её право. Но я хотя бы постараюсь её разговорить.
— Примерно с тех пор, как в школу пошла. Раньше я за ним такого не замечала. Он вообще до моих лет семи был как будто другим человеком, — замолкает, на секунду касаясь губами своих пальцев. — Я вспоминаю то время с любовью. Были моменты такого, знаешь, детского счастья. В сознании остались, пусть и размытые, но цветные, тёплые краски.
Решаю Гордееву не перебивать. Слушать. Вот что от меня сейчас требуется.
— Я засыпала исключительно с папой. Я к нему тянулась. У меня была с ним какая-то особая тесная связь. А потом что-то произошло. Что-то оборвалось. У него со мной. Я тогда пошла в первый класс. Это совпало с тем, что отец потерял работу. Долго не мог никуда устроиться. Денег не хватало. Потом ещё бабушка умерла. Он очень переживал утрату. И в нашей семье начались скандалы. Мама в момент ссор сначала держалась, отвечала отцу на равных, а потом… Стали появляться её слезы. Я-то не понимала, что происходит? Почему они ругаются? Бывало, накрывала голову подушкой, чтобы не слышать, как мама плачет.
Гордеева, ты не поверишь, я тоже накрывал свою голову подушкой…
— А дальше?
— А дальше я взрослела. Юношеский максимализм постучался и в мои двери. И он проявлялся в том, что мне хотелось быть услышанной. Понятой. Своим отцом. А мне вкладывали в голову мысль, что моя позиция не интересна. «Меня твоё мнение не еб*т, пока ты сидишь на моей шее», — вот его слова, — решает промочить горло. Дотягивается до бокала. И я на опережение обновляю ей напиток. — Спасибо, — делает глоток. — Было страшно. Обидно. Унизительно. Убегала из дома в прямом смысле слова, нарезая круги по парку и глотая слёзы.
И тут я тебя понимаю. Отец - неотъемлемая часть нашей жизни, и вот когда с ним нет контакта, тепла и внимания… Это очень, очень печально. И ты, к сожалению, ничего не можешь с этим сделать. Хоть тресни.
— Он интересовался, чем ты живёшь, чем дышишь?
— Нет. А я своими оценками в школе, спортивными достижениями хотела добиться от него какой-то похвалы. Чтобы он мне сказал, какая я умница. Что он мной гордится. Хрен там. Отец придерживался политики «кнута», а вот с «пряниками» у него всегда был дефицит.
А я вот даже кнута и пряника не вкусил.
— Как доброе слово сказать, так фигушки, а как наказать, так он первым делом. В угол поставить. В туалете запереть. Отец до сих пор думает, что за его методы воспитания, я должна быть ему благодарна. Что они из меня человека сделали. Ага, я сама из себя человека сделала. А он лишь посеял во мне сомнения, комплексы и непринятие себя. Вот за это ему точно поклон до земли.
— Он когда-нибудь поднимал на тебя руку?
— Нет, но одно лишь побледневшее выражение его лица в момент очередного пьяного раздражения парализовывало меня. Просто стоишь и пошевелиться не можешь, выслушивая, какая ты криворукая, бестолковая и вообще неблагодарная дочь, раз не можешь отцу сгонять за пивком. И аргументы, что мне тупо не продадут, не канают. Это сейчас я уже научились абстрагироваться. И когда мысленно, когда вслух посылать его в то место, куда я хочу, чтобы он, наконец, отправился. — Лиля берёт кусок пиццы. Медленно отрывает корочку и отправляет её обратно в коробку. Перебирает пальцами начинку, очень сосредоточенно глядя на неё. — Однажды отец перепил, пришлось вызывать скорую, чтобы его откачали. Я никогда не видела его в таком состоянии. Просто на грани жизни и смерти. И самое парадоксальное, что в этот грёбаный момент я поняла, что не готова его потерять, — глубоко выдыхает. — А ведь я столько раз представляла себе, что он исчезнет, испарится, растворится…
Я вот даже и не представлял. Мой сам по себе куда-то исчезал…
— А мама, какие у неё сейчас взаимоотношения с твоим отцом?
— Мои родители развелись не так давно. — Лиля всё-таки пробует кусок пиццы, измученный на нервяке в её руках. — Но из-за квартирного вопроса и связанного с ним геморроя продолжают жить вместе. Отец обитает в своей комнате, где есть всё, что ему нужно: кровать и телевизор. Мы с мамой ютимся в другой. И сдается мне, что маму вся эта ситуация вполне устраивает. Она постоянно на работе, много ночных смен. И домой приходит разве что выспаться, — снова в её руках бокал с газировкой И я понимаю, что Лиля потихоньку расслабляется. Выговаривается. — Ладно, я худо-бедно разберусь со своей жизнью. Закончу универ и свалю куда-нибудь. Но мама… Она ничего не хочет менять. Что ей мешает найти
