Марья Александровна остановилась перевести дух. Мозгляковповернулся в креслах с такою силою, что они еще раз затрещали. МарьяАлександровна продолжала.
– Для здоровья князя Зина едет за границу, в Италию, вИспанию, – в Испанию, где мирты, лимоны, где голубое небо, где Гвадалквивир, –где страна любви, где нельзя жить и не любить; где розы и поцелуи, так сказать,носятся в воздухе! Вы едете туда же, за ней; вы жертвуете службой, связями,всем! Там начинается ваша любовь с неудержимою силой; любовь, молодость. Испания,– боже мой! Разумеется, ваша любовь непорочная, святая; но вы, наконец,томитесь, смотря друг на друга. Вы меня понимаете, monami! Конечно, найдутсянизкие, коварные люди, изверги, которые будут утверждать, что вовсе неродственное чувство к страждущему старику повлекло вас за границу. Я нарочноназвала вашу любовь непорочною, потому что эти люди, пожалуй, придадут ейсовсем другое значение. Но я мать, Павел Александрович, и я ли научу васдурному!.. Конечно, князь не в состоянии будет смотреть за вами обоими, но –что до этого! Можно ли на этом основывать такую гнусную клевету? Наконец, онумирает, благословляя судьбу свою. Скажите: за кого ж выйдет Зина, как не завас? Вы такой дальний родственник князю, что препятствий к браку не может бытьникаких. Вы берете ее, молодую, богатую, знатную, – и в какое же время? – когдабраком с ней могли бы гордиться знатнейшие из вельмож! Чрез нее вы становитесьсвой в самом высшем кругу общества; через нее вы получаете вдруг значительноеместо, входите в чины. Теперь у вас полтораста душ, а тогда вы богаты; князьустроит все в своем завещании; я берусь за это. И наконец, главное, она ужевполне уверена в вас, в вашем сердце, в ваших чувствах, и вы вдруг становитесьдля нее героем добродетели и самоотвержения!.. И вы, и вы спрашиваете послеэтого, в чем ваша выгода? Но ведь нужно, наконец, быть слепым, чтоб незамечать, чтоб не сообразить, чтоб не рассчитать эту выгоду, когда она стоит вдвух шагах перед вами, смотрит на вас, улыбается вам, а сама говорит: «Это я,твоя выгода!» Павел Александрович, помилуйте!
– Марья Александровна! – вскричал Мозгляков в необыкновенномволнении, – теперь я все понял! я поступил грубо, низко и подло!
Он вскочил со стула и схватил себя за волосы.
– И не расчетливо, – прибавила Марья Александровна, –главное: не расчетливо!
– Я осел, Марья Александровна! – вскричал он почти вотчаянии. – Теперь все погибло, потому что я до безумия люблю ее!
– Может быть, и не все погибло, – проговoрила госпожаМоскалева тихо, как будто что-то обдумывая.
– О, если б это было возможно! Помогите! научите! спасите!
И Мозгляков заплакал.
– Друг мой! – с состраданием сказала Марья Александровна,подавая ему руку, – вы это сделали от излишней горячки, от кипения страсти,стало быть, от любви же к ней! Вы были в отчаянии, вы не помнили себя! ведьдолжна же она понять все это…
– Я до безумия люблю ее и всем готов для нее пожертвовать! –кричал Мозгляков.
– Послушайте, я оправдаю вас перед нею…
– Марья Александровна!
– Да, я берусь за это! Я сведу вас. Вы выскажете ей все,все, как я вам сейчас говорила!
– О боже! как вы добры, Марья Александровна!.. Но… нельзя лиэто сделать сейчас?
– Оборони бог! О, как вы неопытны, друг мой! Она такаягордая! Она примет это за новую грубость, за нахальность! Завтра же я устроювсе, а теперь – уйдите куда-нибудь, хоть к этому купцу… пожалуй, приходитевечером; но я бы вам не советовала!
– Уйду, уйду! боже мой! вы меня воскрешаете! но еще одинвопрос: ну, а если князь не так скоро умрет?
– Ах, боже мой, как вы наивны, mon cher Paul. Напротив, намнадобно молить бога о его здоровье. Надобно всем сердцем желать долгих днейэтому милому, этому доброму, этому рыцарски честному старичку! Я первая, сослезами, и день и ночь буду молиться за счастье моей дочери. Но, увы! кажется,здоровье князя ненадежно! К тому же придется теперь посетить столицу, вывозитьЗину в свет. Боюсь, ох боюсь, чтоб это окончательно не довершило его! Но –будем молиться, cher Paul, а остальное – в руце божией!.. Вы уже идете!Благословляю вас, mon ami! Надейтесь, терпите, мужайтесь, главное – мужайтесь!Я никогда не сомневалась в благородстве чувств ваших…
Она крепко пожала ему руку, и Мозгляков на цыпочках вышел изкомнаты.
– Ну, проводила одного дурака! – сказала она с торжеством. –Остались другие…
Дверь отворилась, и вошла Зина. Она была бледнееобыкновенного. Глаза ее сверкали.
– Маменька! – сказала она, – кончайте скорее, или я невынесу! Все это до того грязно и подло, что я готова бежать из дому. Не томитеже меня, не раздражайте меня! Меня тошнит, слышите ли: меня тошнит от всей этойгрязи!
– Зина! что с тобою, мой ангел? Ты… ты подслушивала! –вскричала Марья Александровна, пристально и с беспокойством вглядываясь в Зину.
– Да, подслушивала. Не хотите ли вы стыдить меня, как этогодурака? Послушайте, клянусь вам, что если вы еще будете меня так мучить иназначать мне разные низкие роли в этой низкой комедии, то я брошу все ипокончу все разом. Довольно уже того, что я решилась на главную низость! Но… яне знала себя! Я задохнусь от этого смрада!.. – И она вышла, хлопнув дверями.
Марья Александровна пристально посмотрела ей вслед изадумалась.
– Спешить, спешить! – вскричала она, встрепенувшись. – В нейглавная беда, главная опасность, и если все эти мерзавцы нас не оставят одних,раззвонят по городу, – что, уж верно, и сделано, – то все пропало! Она невыдержит этой всей кутерьмы и откажется. Во что бы то ни стало и немедленнонадо увезти князя в деревню! Слетаю сама сперва, вытащу моего болвана и привезусюда. Должен же он хоть на что-нибудь, наконец, пригодиться! А там тот выспится– и отправимся! – Она позвонила.
– Что ж лошади? – спросила она вошедшего человека.
– Давно готовы-с, – отвечал лакей.
Лошади были заказаны в ту минуту, когда Марья Александровнауводила наверх князя.
Она оделась, но прежде забежала к Зине, чтоб сообщить ей, вглавных чертах, свое решение и некоторые инструкции. Но Зина не могла ееслушать. Она лежала в постели, лицом в подушках; она обливалась слезами и рваласвои длинные, чудные волосы своими белыми руками, обнаженными до локтей.Изредка вздрагивала она, как будто холод в одно мгновение проходил по всем еечленам. Марья Александровна начала было говорить, но Зина не подняла даже иголовы.
Постояв над ней некоторое время, Марья Александровна вышла всмущении, и чтоб вознаградить себя с другой стороны, села в карету и велелагнать что есть мочи.
«Скверно то, что Зина подслушивала! – думала она, сидя вкарете. – Я уговорила Мозглякова почти теми же словами, как и ее. Она горда и,может быть, оскорбилась… Гм! Но главное, главное – успеть все обделать,покамест не пронюхали! Беда! Ну, если на грех моего дурака нету дома!..»
