Мисс Прайс провела рукой по волосам, словно поправляя прическу.
— Надеюсь, что ты права, — произнесла она своим обычным голосом. — И со временем, когда вы поднаберетесь опыта, и при условии, что мы найдем какое-нибудь место, полезное для вашего образования, и вы пообещаете вести себя благоразумно, тогда… — она строго взглянула на детей, — …небольшое путешествие, я думаю, никому не повредит.
Глава 14. ПРОШЛОЕ
Жил-был в Лондоне во времена короля Карла II один чернокнижник****** (эти шесть звездочек для того, чтобы дать тебе время разузнать, кто такой чернокнижник, а теперь, когда ты это узнал, пошли дальше). Жил он в Крипплгейте в маленьком домишке в комнате под самой крышей, куда вела узкая лестница. Был он очень нервный и не любил дневного света. На то у него были две веские причины, я расскажу тебе о первой.
Мальчиком он попал в ученье к другому чернокнижнику — старику, дело которого он потом унаследовал. Старый колдун был в частной жизни веселым толстяком, но во время визитов клиентов он прятал свои белые телеса в длинный черный плащ с меховой опушкой, напускал на себя угрюмость — все для того, чтобы внушить посетителям страх и почтение. Без улыбки, в долгополом черном одеянии, он выглядел солидно, словно мэр, и не менее мрачно, чем помощник стряпчего.
Молодой чернокнижник, которого звали Эмелиус Джонс, старательно учился своему ремеслу. Часов в десять-двенадцать ночи в холодном лунном сиянии он ловил котов на кладбище, а в серых сумерках рыскал по пустынному берегу в поисках семи одинаковых белых камушков, омытых последней волной отлива. Он растирал пестиком в ступе сушеные травы и охотился на крыс в сточных канавах.
А тем временем старый чернокнижник грелся у очага, водрузив ноги на скамеечку, попивал подогретое белое вино с корицей и, покачивая головой, приговаривал: «Молодчина, мой мальчик, молодчина…»
Часами при свече молодой чернокнижник мог изучать карту звездного неба или вертеть глобус на подставке из черного дерева, пока у него самого мозги не начинали вращаться вокруг собственной оси. Знойными вечерами его посылали босым за город прочесывать заросли увядшего вереска в поисках веретениц, гадюк и полосатых улиток.
Ему приходилось взбираться на колокольни за летучими мышами, таскать воск из церквей и дуть через стеклянные трубки на зеленую слизь до тех пор, пока кровь не начинала шуметь в ушах, а глаза не вылезали из орбит. Умирая, старый колдун послал за своим учеником и сказал:
— Мой мальчик, я хочу тебе кое-что сказать. Эмелиус сложил свои покрытые пятнами руки на коленях и почтительно опустил глаза.
— Да, сэр, — пробормотал он.
Старик повернул голову, чтобы поудобнее улечься на подушке.
— Я о колдовстве, — начал он.
— Да, сэр, — повторил Эмелиус.
Старый чернокнижник поднял глаза к потолку и слегка улыбнулся:
— Его не существует.
Эмелиус в изумлении уставился на учителя.
— Вы имеете в виду… — начал было он.
— Я имею в виду, — невозмутимо продолжал старик, — то, что говорю.
Когда Эмелиус слегка оправился от потрясения (впрочем, он так никогда и не оправился до конца), старик продолжил:
— Но все же это занятие прибыльное. Я смог содержать жену и четырех дочерей в Дептфорде (куда меня завтра отвезут), имел карету с четверкой лошадей, пятнадцать слуг и француза, учителя музыки, да еще и барку на реке. Трех дочерей я удачно выдал замуж. Два моих зятя служат в суде, а третий на Ломбард-стрит. — Колдун вздохнул. — Твой бедный отец, упокой господь его душу, щедро платил мне за твое обучение, и если я был строг с тобой, то лишь из чувства долга перед тем, кого уже нет с нами. Мои дела идут успешно, семья моя обеспечена, так что дело мое и этот дом завещаю тебе. — Он сложил руки на груди и замолчал.
— Но, — пробормотал Эмелиус, — я ничего не знаю. Приворотные зелья…
— Подкрашенная вода, — устало объяснил старик.
— А предсказание будущего?
— Детская игра. Если не очень вдаваться в детали, что бы ты ни напредсказывал, рано или поздно сбудется, а что не сбудется, люди рано или поздно забудут. Держись построже, убирай комнату не чаще раза в год, зубри латынь, смазывай глобус, чтобы плавно вращался, и успех тебе обеспечен.
Вот первая причина, по которой Эмелиус стал таким нервным. А вторая состояла в том, что во времена доброго короля Карла Второго жив еще был обычай казнить колдунов, волшебников — всех, кто имел дело с магией, и Эмелиус, случись ему ошибиться или нажить себе врага, стараниями раздосадованного клиента мог окончить жизнь весьма неприятным образом.
Будь Эмелиус посмелее, он бы бросил это опасное ремесло, но отцовские деньги все ушли на его обучение колдовству, а сам молодой человек был слишком слабохарактерен, чтобы решиться начать все сначала.
В 1666 году Эмелиусу исполнилось тридцать пять лет, но он состарился раньше срока, был худым и нервным. Он подпрыгивал от малейшего писка, бледнел, если лунный луч падал ему на лицо, и вздрагивал при появлении собственного слуги.
Заслышав шаги на лестнице, Эмелиус принимался твердить коротенькое заклинание, которое помнил наизусть, чтобы произвести впечатление на посетителя своими познаниями.
Опасаясь королевских соглядатаев, он выдавал себя за музыканта-мечтателя, получившего в наследство дом колдуна, и в любую минуту, услышав подозрительный шум, бросался к клавикордам.
В тот вечер, заслышав шаги в узком коридоре под лестницей, Эмелиус выпрыгнул из кресла, в котором дремал у камина (ночи в конце августа уже несли первую осеннюю прохладу), наступил на кошку, издавшую душераздирающий вопль, зажег фитиль, плававший в плошке с маслом, предварительно посыпав его желтым порошком, чтобы пламя стало синим, схватил пару сушеных лягушек и пучок белены и, застыв на миг, торопливо, не унимая дрожащих рук, выпалил коротенькое заклинание, при этом одним глазом он глядел на клавикорды, а другой не сводил с двери. Раздался стук в дверь, неуверенный, нерешительный стук.
— Кто там? — спросил колдун, готовый, если что, сразу же задуть голубое пламя.
Послышался шепот и какое-то шарканье, а затем голос, чистый и звонкий, словно серебряный колокольчик, произнес: «Трое потерявшихся детей».
Эмелиус опешил. Он кинулся было к клавикордам, затем метнулся назад к голубому огоньку, да так и застыл на полпути, положив одну руку на глобус, а другой сжимая ноты. «Войдите», — сказал он угрюмо.
Дверь медленно распахнулась, и в темноте коридора чернокнижник разглядел фигуры трех детей в странной одежде. Они были ослепительно прекрасны. На них были балахоны вроде тех, что носили лондонские подмастерья, но подпоясанные шелковыми шнурами, а их чистота жителю Лондона XVII века показалась просто неземной. Кожа их блестела. Нос Эмелиуса уловил нежный запах — свежий и пряный цветочный аромат.
