миром, но его представление о себе было намного более грандиозным. Они говорили, что он верил, будто сотворил все сам, но в действительности он сотворил мир благодаря Премудрости, своей Матери, которая «влила в него энергию» и внедрила свои собственные идеи. Но он был глуп и действовал неосознанно, не понимая, что идеи, которыми он воспользовался, получены от нее: «он даже не знал своей собственной Матери».[306] Последователи Валентина утверждали, что Мать Сама заставила Бога Израиля думать, будто он действовал самостоятельно, но, как они объясняли, «поскольку он был глуп и не знал о своей Матери, он сказал „Я Бог, и нет кроме Меня”».[307] Согласно другому рассказу, создатель огорчил свою Мать созданием низших существ, и она, оставив его одного, скрылась в высших областях небес. «С удалением ее, он подумал, что один только существует, и потому сказал: „Я один Бог, Ревнитель, и кроме Меня нет Бога”».[308] Другие приписывали ему еще более дурной мотив — ревность. Согласно Апокрифу Иоанна:
… он сказал… «Я, Я — Бог-ревнитель, и нет иного Бога, кроме Меня!» Произнося же это, он указывает ангелам… что есть Иной Бог. Ведь если бы не было Иного, к кому бы он ревновал? И Мать начала носиться. Она узнала об изъяне, когда оскудело сияние ее света…[309]
Другие заявили, что его Мать отказалась терпеть такую самонадеянность:
… радуясь и похваляясь о всем, что ниже его, Ялдаваоф сказал: «Я Отец и Бог, и кроме Меня нет никого». Мать же, услышав это, воскликнула к нему: «Не лги, Ялдаваоф…»[310]
Зачастую в этих гностических текстах создатель жестко порицается за свое высокомерие — почти всегда высшей женственной силой. Согласно Сущности архонтов, открытой в Наг-Хаммади, и Мать, и ее дочь возразили, когда
Он открыл свои глаза, увидел огромное беспредельное вещество и возгордился, говоря:
«Я — Бог, и нет иного кроме Меня!»… и глас вышел с высоты власти, говоря: «Ты заблуждаешься, Самаэль!» — то есть бог слепых. И он сказал: «Если есть другой, пусть он явится Мне!» И тотчас София протянула свой палец, она внесла свет в вещество. И она преследовала его до нижних частей бездны… И он сказал своим сынам: «Я — Бог всего!» И Зоя, дочь Веры-Софии, вскричала. Она сказала ему: «Ты заблуждаешься, Сакла!»[311]
Гностический наставник Юстин описывает потрясение, ужас и тревогу этого «Господа», «когда он открыл, что не был Богом всего». Постепенно потрясение уступило место удивлению, и наконец он с радостью принял то, чему Премудрость научила его. Наставник Юстин заключает: «В этом значение изречения „Страх Господа это начало Премудрости”».[312]
Но все это мифологические объяснения. Можем ли мы найти какие-либо подлинные, исторические причины, по которым гностические писания были запрещены? Это поднимает гораздо больший вопрос: как и по каким причинам определенные идеи уже к началу третьего века были классифицированы как еретические, а другие как ортодоксальные? Один из ключей к ответу мы сможем найти, если спросим, делали ли христиане-гностики какие-нибудь практические, социальные выводы из своего понимания Бога — и человека — в понятиях, которые включали женственный элемент. И здесь ответ будет да.
Епископ Ириней с ужасом отмечает, что женщин особо привлекали еретические группы. Он соглашается, что «даже в нашей области в долине Роны» гностический наставник Марк привлек «многих глупых женщин» из его собственной общины, включая жену одного из дьяконов самого Иринея.[313] Признавая себя неспособным объяснить привлекательность группы Марка, он предлагает только одно объяснение: что сам Марк был дьявольски хитрым соблазнителем, колдуном, составлявшим особые снадобья, чтобы «соблазнить и растлить» свою жертву. Имели ли эти обвинения хоть какую-нибудь фактическую основу, не известно никому. Но, описывая технологию соблазнения, Ириней отмечает, что говорит метафорически. Он говорит, что Марк «обращается к ним с такими соблазнительными словами» как его молитва к Милости: «той, которая превыше всего»[314], и к Премудрости и Молчанию, женственному элементу божества. Во-вторых, говорит он, Марк соблазнял женщин, «говоря им пророчествовать»[315] — что было строго запрещено в ортодоксальной церкви. Посвящая женщину, Марк завершал посвящение словами: «Вот, Милость сошла на тебя, открой уста свои и пророчествуй».[316] Затем, как с негодованием описывает епископ, «обманываемая… отваживается говорить и говорит вздор и все, что случится, пусто и дерзко» и «с тех пор почитает себя пророчицей!» Хуже всего, с точки зрения Иринея, что Марк приглашал женщин действовать как священники и совершать с ним евхаристию: он «подает женщинам сосуды»[317] для совершения евхаристической молитвы и произнесения слов освящения.
Тертуллиан высказывает в адрес христиан-гностиков похожее обвинение:
… а сколь дерзки сами женщины — еретички! Они осмеливаются учить, спорить, изгонять духов, обещать исцеление, а может, даже и крестить.[318]
Тертуллиан нападает также на «гадюку»[319] — женщину-наставницу, руководившую общиной в Северной Африке. Он согласен с так называемыми «предписаниями церковной дисциплины в отношении женщин», которые определяют:
Не позволено женщине говорить в церкви, ни учить, ни крестить, ни приносить [евхаристию], ни требовать для себя участия в любом мужском деле — не говоря о любом священнослужении.[320]
Еретик Маркион, одна из главных мишеней Тертуллиана, действительно вызвал скандал среди своих ортодоксальных современников, назначая женщин священниками и епископами наравне с мужчинами. Гностическая наставница Марцеллина прибыла в Рим, чтобы представлять группу Карпократа,[321] который заявлял, что получил тайное учение от Марии, Саломеи и Марфы. Монтанисты, радикальная пророческая группа, почитали двух женщин, Приску и Максимиллу, как основательниц движения.
Итак, свидетельства ясно отмечают связь между религиозной теорией и социальной практикой.[322] В таких гностических группах как валентиниане женщины считались равными мужчинам; некоторые почитались как пророчицы; другие действовали как наставники, странствующие благовестники, целители, священники, возможно, даже епископы. Но с 200 года у нас нет свидетельств о женщинах, игравших роль пророков, священников и епископов в ортодоксальных общинах.
Это необычное обстоятельство, если учесть, что в свои ранние годы христианское движение показало замечательную открытость к женщинам. Сам Иисус нарушал иудейский обычай, открыто беседуя с женщинами и включив их в число своих спутников. Даже Евангелие от Луки в Новом Завете рассказывает о его ответе Марфе, пожаловавшейся, что ей приходится выполнять всю домашнюю работу, пока ее сестра Мария сидит и слушает его: «Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? скажи ей, чтобы помогла мне».
