Мне бы хотелось, чтобы моя дорожка вела к тортам. Что можно там нарисовать? Кусочек торта. Дракона-стража. «Входите на свой страх и риск» готическим шрифтом.
Я бы прожила всю жизнь задом наперед, чтобы перемотать назад все, что со мной случилось, и снова чувствовать себя собой, правильной и неиспорченной. Такою раньше становилась женщина, когда к ней прикасались до замужества. Испорченной. Сейчас у женщин не все так плохо, но произошедшее со мной табу настолько, что я чувствую себя именно такой. Кому нужна я? Внутри меня так много ненависти и негодования. Я злой зверек, наполненый печалями и горечью.
Когда-то я не знала слов. Неловкий рот не мог их говорить. Инцест — одно из них. Я ненавидела его, ненавижу и сейчас. Оно звучит как промежуток времени, как пауза, отдых. Конечно, я знаю, что значит это слово. Конечно, знаю.
Мать моего отца, бабуля, считает, что нет ничего хуже, чем женщина-брюзга. Удивительно это слышать от нее. Бабуля осуждает всех. Единственное исключение — это люди, которых она родила. Неважно, сколько у них недостатков. Я ей нравилась, мне кажется, когда была поменьше. Детей любить легко. Когда я выросла и стала неуклюжей, она все еще меня любила, но поменьше. Потом мы с мамой съехали, и бабуля к нам не приезжает. Я звонила ей поздравить с днем рождения, но она не любит говорить по телефону. Ей почему-то некомфортно.
Я помню, как бабуля вязала и рассказывала мне историю — сюжет ее любимого кино, «Семь невест для семи братьев». Ее версия была более жестокой. Она в деталях описывала, как страшно было похищенным «невестам», какая жизнь у них ужасная была: крысы в стенах, голод. Бабушка рассказывала, что им не оставалось ничего, кроме как выйти замуж. Но несмотря на ужасную историю, мне было хорошо и интересно сидеть у нее на коленках, слушать цокот спиц и ее слова. Бабулю нельзя было назвать мастерицей рассказывать истории. В основном она пересказывала фильмы. «Картины», как она их называла. Мне тоже нравились картины, но другие. Бабушка отлично описывала насилие. Постоянно добавляла прекрасные, ужасные детали.
Ее пальцы всегда работали. Бабуля не могла сидеть без дела, несмотря на всю ее уравновешенность. Вязать любила в разных стилях и техниках. Линия за линией плела картинки на шерстяном холсте. Она плела, а я пыталась угадать, что получится в итоге, и было весело.
Наверно, я была совсем мала, потому что позже бабуля стала мучиться артритом и ей пришлось бросить вязание. Мне бы ужасно не хотелось отказываться от работы руками. Это одна из малочисленных вещей, которая у меня получается. Если бы я не могла пользоваться своей машинкой или рисовать, я бы с ума сошла. Еще сильнее, чем сейчас.
Флеш-тату — это трафареты. Интереснее рисовать свои, но готовые занимают меньше времени. Их можно увидеть на стенах и в портфолио.
Если бы мы давали людям опознавательные знаки, это сэкономило бы время. Предупреждения на сомнительных мужчинах, с разными цветами в зависимости от уровня опасности. Низкий уровень для тех, кто любит выпивать и иногда непристойно шутит. Мелочи такого рода. У папы был бы высший уровень, ярко-красный, с черепами. Хотя не знаю, отпугнет ли это. Людям нравится опасность.
Парень Анны, что училась со мной в бывшей школе, давал ей разные таблетки, которые находил у матери в аптечке, — просто посмотреть, что будет, как злой ученый. Сам он их тоже принимает. Болеутоляющие — сильные, для спины — самые классные. Антидепрессанты ничего, считай, не делают, говорила Анна. Она думала, что будет трипить, как от наркотиков, потому что они для головы. Анна сумасшедшая немножко. Любит ломать мозг. Пить до тошноты, глотать таблетки.
В рюкзаке носила пачку с семьюдесятью разными болеутоляющими. Говорила, что от месячных. Глотала штук двенадцать в день. Рассказывала, что рекомендуемая доза — это всего лишь «способ сервировки» и что у нее выработалась переносимость.
Давно я об Анне не вспоминала. Она мне письма пишет, но я не отвечаю. Иногда связываюсь с ней в гостях у Тома. Посмотреть, что в старой школе происходит без меня. Все так же, говорит. По мне скучает только Анна. Интересно, как долго это будет продолжаться? Мы подружились, потому что обе были отщепенцами. Нас приглашали на большие праздники и вечеринки, но не делились с нами секретами. Мы обе были тихими и бледными, закрытыми. Анна — первый человек не из семьи, кому я думала все рассказать. В итоге рассказала ей не все, но некоторые факты. Про избиения.
Она мой единственный нормальный друг. Я все еще решаю, бросить ли ее или оставить. Анна злится, что папа не в тюрьме. Я объясняла: маме кажется, что лучше не ступать на этот путь. Анна считает, что другой дороги нет. Вроде бы она не говорила никому о нас, но вдруг? Нельзя так слепо доверять, тем более что мы не были близки настолько. А может, были. Мне тяжело понять, что такое дружба, потому что есть люди, с которыми ты проводишь время, а есть другие люди, которым будет не хватать тебя, если ты умрешь. Которым ты важна или что-то вроде. Анна для меня — вот это.
Я с ней особо не делилась — я ни с кем особо не делюсь. Но как-то раз я была у нее в гостях, ее родители уехали куда-то, мы выпили. Она пыталась поцеловать меня прямо в губы по какой-то глупой причине. Ей было важно поцеловать меня — именно в губы, — а мне не хотелось. Я оттолкнула ее и начала рыдать. Она решила, что не нравится мне больше, и расстроилась, а я сказала, что отец пытался меня так поцеловать. Просто чтоб услышать, как это звучит. К тому моменту мы уже собирались уезжать. Мама узнала про любовницу. Мне казалось, что я показываю разбитую посуду: по поверхности уже бежали трещины, я лишь раздвигала их руками.
Анна запаниковала, стала повторять: «Это стремно. Это стремно. Это стремно. Это стремно». Снова и снова. Это действительно было и есть стремно, как будто то, через что мне пришлось пройти, сделало меня странной, и другой, и сломанной. Может быть, и так, но думать об этом совсем не здорово, и я пыталась ее заткнуть. «Нам нужно рассказать об этом всем, полиции там или кому-то… — говорила Анна между своими. — Это стремно». Я ей сказала, что мы не можем, что все в порядке, что тс-с-с-с. Она
