дрожат. Возникают споры. Сердца твердеют и смягчаются от ее дыхания.
В воображении рисую морду Большой Медведицы. Белая и бурая, широкая, почти мультяшная, с невинными, но мудрыми глазами. Медведи не такие добрые, как кажется. Они могут быть опасны, и если встретишь одного в лесу, не стоит фамильярничать.
Медведи живут поодиночке, так что Большой Медведице на небе не будет грустно. Одной ей будет не так страшно.
Б воображении моем наш мир — это сказочные мифы и подвиги, но снаружи все умирает. Мир цвета пепла под облаками. Ложный свет просачивается на улицы и освещает грязь. Я чувствую, как все замерзает.
Нестираемые опознавательные знаки
Расположение важно, как и рисунок. Подойдет ли, как будет смотреться? У тела множество изгибов, дыр и впадин. Нужно найти место подходящее. Секрет ли это или каждый сможет видеть? Метка ли это? Предмет для гордости?
Даже ночью солнце светит ярко. Луна отражает его свет на нас. Порой мне кажется, что солнце, как ультрафиолет, раскрывает мерзкие человеческие пятна. На всех нас, но больше их на мне. Иногда ужасно неприятно ощущать солнце на коже. Лучи ползут под ткань. Есть особенные ультрафиолетовые чернила, чтобы набить секрет, который видно только под нужным светом — черным. Мне нравится. Как волшебные фломастеры для взрослых. Пишешь белым записочку друзьям, они раскрашивают и читают, что написано. Мне нравилось сочетать розовый и черный.
У меня есть платье в таких цветах, бывшее мамино. Оно в полоску, с черным воротником и черными же рукавами. Такие платья леди носят с белыми перчатками. Оно мне очень нравится. Когда его я надеваю, мне кажется, что я знала маму задолго до того, как встретила ее. Когда она была веселой и одевалась в миленькие платья. Она даже не помнит, почему оставила его, а может, помнит, но не говорит. Я в нем пошла на первое свидание с Томом в кинотеатр.
Мы с Томом мало куда ходим. Сидим дома. Но, наверно, это потому, что я ужасно занята. Хочется думать, что, будь у меня времени побольше, мы бы куда-нибудь ходили. Попробовали бы нормальные отношения. Я не хочу все время быть одна. Только большую часть времени.
Семья важна почти для каждого. Многие набивают имена, портреты. Мрачные личики младенцев на волосатых икрах ног. Тяжело бывает передать младенческую невинность. Всегда есть что-то пожилое в их глазах.
Бывают дни, когда я ненавижу человечество. Люди кишат как муравьи, спешат, делают больно и страдают. Но я не хочу быть одинокой вечно, я хочу создать свою семью, где все относятся друг к другу хорошо. И не в смысле родить ребенка. Я рада, что ни разу не беременела. Мне повезло. Он не всегда использовал презервативы.
Еще у меня не было месячных до нашего отъезда. Возможно, мое тело поджидало безопасного момента. У остальных девчонок были. Я не спрашивала, но мне казалось так. В туалете они просили прокладки и тампоны. Как в магазине. Тут нечем гордиться, правда? А некоторые гордились. Что выросли. Все эти знаки. Первые разы не значат ничего, когда проходят. Завеса тайны приподнимается, и дальше делать нечего.
Во множестве культур менструирующие женщины — это что-то грязное. С ними рядом нельзя сидеть, с ними нельзя спать, им нельзя молиться. Большая Медведица на небе, наверно, удивляется. Ее глаза видали многое, столько боли, от которой хочется рычать. Множество людей, миллионы жизней. Интересно, звезды считают жизни, как мы считаем их? Считать придется долго, ведь мы постоянно размножаемся. Дети повсюду. Я не люблю смотреть на девочек. Постоянно думаю, что происходит у них дома, потому что люди могут выглядеть счастливыми, но внутри грустить.
Люди даже могут быть счастливыми и жить, считай, в аду. Даже если с тобой произошло что-то ужасное или происходит каждый день, не значит, что ты должен быть постоянно мрачным. Хотя считается, что должен. Джоан статью читала о девушке, как я, и сказала: «Ее жизнь теперь навсегда разрушена». Это не так, но было неприятно.
Я спросила, действительно ли навсегда.
«Да, — сказала Шейла. — Она может пойти к психологу или что-то вроде…» Она затихла, неуверенная в своих словах.
«Психологи тут не помогут, — сказала Джоан. — И даже если и помогут, это займет годы. Как можно пережить такое и жить нормальной жизнью?»
Я спросила, с чем у нее был бутерброд. Курица, песто, руккола. Звучало вкусно.
Не понимаю, зачем рассказывать свою историю в журналах. В смысле я бы хотела рассказать о папе, но не о себе. Развесить постеры: «Вы видели этого мужчину? Он насильник и совершает с женщинами ужасающие вещи. Отзывается на имя Франсис, носит костюмы. Когда не носит, надевает майку с джинсами. Баран, изображающий барашка. Можно мне другого папу?»
Но вот когда нужно говорить… Рассказывать, мол, это со мной случилось, это плохо, смотрите на меня и знайте, — я не вижу смысла. Что это изменит? Жизнь не станет легче или лучше. Тем, кто знает, все равно. Те, кто не знают, не поймут, как им со мной общаться, когда я стану сломанной для них.
Младенцы лучше флагов, как мне кажется. Можно нарисовать зародыша на чьем-нибудь запястье или мультяшную картинку. Флаг — это просто флаг и часто значит что-то неприятное. Убирайся. Это мой флаг. Моя земля.
Я принесла бы жертву, был бы алтарь. Может, соорудить что-то такое в комнате? Положить на него пищу, мой скелет, рисунки. Части тату-машинки. Немного меда и конфет для призраков или богов. Хочу, чтобы медведица моя была реальной. Я исповедовалась бы ей, а ей бы было все равно. Я бы поглаживала ее мех там, среди звезд, где мороз пронзает кожу, словно иглы, и грелась бы ее теплом. Пожалуйста, Большая Медведица, забери ты жизнь мою и дай взамен другую. Ту, где у меня другой отец, известный татуировщик, где мы живем в Амстердаме или где тепло. Я буду его ученицей, а мама будет счастлива.
Я бы согласилась и на жизнь, где я не испорчена навеки, о Медведица, но, как говорится, не попросишь — не получишь, так что я решила попросить что-то хорошее. Больше денег — меньше проблем. И больше шансов. Было бы здорово.
Джоан рассказала мне, как называется почти невидимая линия волос, которая спускается до паха. Тещина дорожка. У мужчин она заметнее. И не ведет ни к каким тещам. Немного вводит в заблуждение.
