Поговаривали, что через пару лет она будет заменять даже директора.
— Тебе кого? — она лишь на секунду оторвала взгляд от кроссворда.
— Подскажите, пожалуйста, а кто сейчас директор?
— Тебе зачем?
— Я воспитанница, — она оглядела меня с ног до головы и буркнула, что не припоминает, — бывшая, разумеется. Так, Тамара Федоровна еще директор?
— Ну, кто ж еще, но я тебя все равно не пущу. Не положено посторонних пропускать.
— Я же не посторонняя, — лепеча это, я сравнила свои шансы ее убедить. Они стремились к нулю. Взятка? Я оценила ее внешний вид, и стало ясно, что одной чекушкой тут не обойтись. Как на пешеходном переходе, я посмотрела в обе стороны и бросилась бежать, надеясь, что расстояние окажется меньше, чем я его помню. Только в процессе бега меня догнала мысль о существовании тревожных кнопок, но, если она ее и нажала, то это уже не имело значения. Несясь по бело-зеленым коридорам, по бетонным лестницам с бордовыми перилами, на фоне звучали угрозы и требования вахтерши, я ощутила себя молодой. Странно, ведь мне всего 23 года, но пока я бежала, мне было 14 лет. Словно я смогла преодолеть время и ненадолго вернулась в прошлое.
В кабинет Тамары Федоровны я ввалилась без стука, громко захлопнула дверь и подперла ее спиной. Из коридора послышался мат. А эта женщина, не изменившаяся за 9 лет (была старой, старой и осталась), подставила очки к глазам и внимательно посмотрела на меня.
— Акаева! — ахнула эта железобетонная дама, вскинув руки, и улыбнулась мне, как старому другу.
— Здравствуйте, Тамара Федоровна! Я к вам с одним делом и, — кулаки забарабанили мне в спину сквозь тонкую дощечку, — одной проблемой.
Она махнула рукой, чтобы я отошла. Но стоило мне отпрянуть от двери, как вахтерша буквально упала на колени перед столом директрисы.
— Ирина Андреевна, не обращайте на нее внимания, она всегда была такой, — вахтерша еще что-то пробурчала и удалилась с рассуждениями о молодежи. — Акылай, Акылай, какими судьбами?
Не удивительно, что Тамара Федоровна меня еще помнила. Когда я была ее подопечной, то принесла много головной боли, когда познавала мир сквозь призму собственных проблем.
— Я ищу человека, который нашел меня… — ощущая глупость сказанного, я безуспешно пыталась подобрать слова и активно жестикулировала.
Тамара Федоровна подняла тонкие, нарисованные коричневым жирным карандашом брови.
— В этот раз ты решила не вламываться в мой кабинет ночью, растешь.
— В этот раз я вломилась в здание.
— Но остаешься собой, стабильно. Что ж, вряд ли я смогу тебе помочь, потому как такие вещи в личные дела не вносят, но, — она потерла руки, что-то обдумывая, — там точно есть записи, откуда ты к нам поступила, а в архиве того заведения, возможно, есть запись о милиционере, который тебя принес. Возможно, — она сделала акцент на этом слове, — но ничего обещать не могу.
Вместе мы пошли в старый архив, куда уносят все, что более не актуально и, вообще-то, давно должно было быть перенесено в цифровой формат. Но разве есть кто-то, кто стал бы этим заниматься или хотя бы финансировать? Портрет среднестатистического сотрудника детского дома — это преклонного возраста женщина, не имеющая не то чтобы педагогического, в худших случаях вообще какой-либо квалификации. А молодые специалисты не хотят работать за копейки, учитывая, что это адский неблагодарный труд.
Старый архив находился в соседнем помещении от библиотеки, где у всех книг на форзаце стояла советская и едва ли не царская цена, а надежно защищала важные документы деревянная дверь, укрепленная десятью слоями потрескавшейся краски. В комнатке без окон годами не протирали пыль, ближе к выходу на полках лежали более “свежие” толстые папки, а в глубине прятались самые старые.
— А каким годом датированы самые старые личные дела?
— 89-ым, — ответила Тамара Федоровна, перебирая папки с маркировкой “17”. — На полке подписаны последние цифры года. Все, что было до сгорело в пожаре в том же году.
— А можно посмотреть?
— Не положено, конечно, но можешь взглянуть, пока я не вижу.
Я перебрала несколько толстых рукописных “книг”, напоминающих старые медкарты в поликлиниках — на страницы были приклеены разные справки, бумажки, небрежным торопливым почерком записаны ключевые события в жизни детдомовцев. Так мне попалось дело Кругликова Егора Андреевича, которого несовершеннолетняя мать приехала рожать к бабушке в село под Нижним Новгородом и оставила в роддоме. Савишникова Александра Игоревича, ровесника предыдущего мальчика, судя по записям, перевели в возрасте 14 лет в колонию для несовершеннолетних и после записей не велось. Затем мне в руки попало личное дело девочки, которое имело лишь пару страниц и заканчивалась копией свидетельства о смерти.
“Гражданин(ка) Липятина Алия Семеновна
умер(ла) 11 августа 1999 года
в возрасте 14 лет, о чем в книге регистрации актов о смерти 1999 года августа месяца 12 числа произведена запись № 21129
Причина смерти — (не указана)
Место смерти г. Нижний Новгород
Район Сормовский
Область, край
Республика
Место регистрации 16082022 Отдел регистрации актов гражданского состояния по Нижегородской области
Дата выдачи 12 августа 1999 г.”
В глаза мне бросилась фамилия — точно такая же, как и у наших опекунов, а имя приемного “отца” — Семен. Я знала, что у них есть два взрослых сына, но о дочери никогда не слышала, поэтому логичнее было бы принять это за совпадения. Однако, Липятина — фамилия не распространенная.
— А почему в свидетельстве о смерти пропущен пункт “причина смерти”?
— Так самоубийц иногда записывали.
— Липятина Алия покончила с собой?
Тамара Федоровна застыла на мгновение, а затем повернулась ко мне, внимательно вглядываясь сначала в мое лицо, потом перевела взгляд на папку в моих руках и сощурилась, будто способна увидеть хоть что-то с такого расстояния.
— Да, — вздохнула она, — сложная история. Она была не то чтобы трудной, просто шабутной, — директриса недолго что-то обдумывала, — она не ввязывалась во что-то, за что ее можно было бы отправить в исправительное учреждение. Убегала гулять ночами, курила, один раз ее поймали на выпивке, общалась с неблагополучными ребятами, сбежала из дома на три дня, но, например, не употребляла наркотики и посещала школу, даже неплохо училась. Коротко говоря, была недостаточно плохой, чтобы ее взяли в такой центр. И родители решили ее проучить, основательно главное. Привезли Алю к нам, оставили, но планировали забрать через пару недель. А она дождалась ночи и повесилась на ремне в туалете.
Мы немного помолчали. Тамара Федоровна, думаю, надеялась, что я не
