защищать, проводить с ней время, лежать вдвоём на пляже летом, вдыхая морской бриз, и дурачиться в снежных сугробах зимой, но гораздо больше он хотел бывать в лесу, гулять на природе в одиночку, слушать в кромешной тишине биение собственного сердца, а ещё беседовать с лесными эльфами о чём-то великом, сложном и возвышенном, что вне понимания простых смертных. Излишняя болтливость женщин во дворе и в харчевне, россказни бабок-сплетниц на рынке, невыносимый лай деревенских собак из псарен его страшно донимали и ужасно утомляли. И он порой был просто вынужден бежать от людей, потому что люди эти оказывались всюду, где бы он ни был, и в большом количестве; галдёж сей был весьма уж нестерпим, и он не знал, куда себя деть, где спрятаться, где скрыться (хоть и стоял их замок особняком, и людей там бывало не так уж и много). Бывало, он только видел силуэт на горизонте, ещё не зная, чей он, как этот самый силуэт на всю округу его приветствует и спрашивает, как у него дела. Увы, но нет: на самом деле людям было всё равно, как идут его дела; их больше заботило то, чем бы он им пригодился, что с него можно поиметь. Так с годами он научился их видеть насквозь, все их лживые намерения, всё их лицемерие, ведь находились люди, искренне завидующие их с Сильбиной счастью; быть может, они и сглазили? Кто знает…
С возрастом Роган облысел в передней части головы, и стал дышать лишь одной ноздрёй. Помимо проблем с дыханием, у него ухудшилось зрение, и значительно. Иногда случались сильнейшие головные боли, и даже обмороки; какая-то слабость, вялость, апатия, стремление не делать ничего.
И случилось так, что умерла их дочь от чахотки, а следом — и сын, и было им всего-то по пятнадцать годков. И схоронили бывшие молодожёны своих детей, и горю их не было предела. И обвинял себя в их смерти Роган, потому что испугался трудностей, и не уделял должного внимания детям, словно он в детстве не кричал взбалмошно, не лазал по веткам и не носился туда-сюда, как ужаленный.
И пришёл час, и не проснулась однажды Сильбина. А ведь накануне они так хорошо поговорили, как давно не говорили; многое обсудили и попросили друг у друга прощения за всевозможные травмы, когда-то ранее нанесённые.
Рыдала на похоронах Альбина-королева, и рыдала от всей души, весьма искренне. Рыдал и Роган, ведь теперь, наконец, представилась возможность — при Сильбине живой он бы плакать постеснялся. А теперь ревел навзрыд, хотя давно не мальчишка. Лучший букет принёс он на могилу вместо венка, и оплакивал судорожно, без умолку, без устали три дня. Но и после того носил до конца дней своих траур. И ни к одной женщине не вошёл, потому что предан был жене своей, как самая верная собака.
«Не гулял при жизни — не буду и после её смерти», мрачно размышлял Роган, глядя из окна на могилу жены и двоих своих детей, ведь зарыты они были у него в саду. Три холмика, три надгробия из камня…
И не отпускали принца мысли о смерти: он так хотел воссоединиться со своей семьёй, но всякий раз рука его опускалась.
«Что же со мной такое? Что творится?», задавал он себе один и тот же вопрос. «Я был плохим, отвратительным отцом; но я же исправился и стал отцом хорошим, пусть и не сразу. Наверное, я был не самым примерным мужем на свете, но не изменил и не ударил, не причинил боль; она — лучшее, что было в моей жизни».
И пошёл он лесом, и удавился; на суку издох. И было лет его жизни всего сорок пять. И не смогли ему эльфы ничем помочь, потому что сами себя усыпили задолго до того. А всё потому, что не о чем им стало говорить с людьми, и очень они устали от жизни вечной. Так и спят они вечным сном в лесу, и никто их не может найти.
И не успел, опоздал к тому моменту ведьмак; не смог предотвратить беды. И снял с ветки тело, и захоронил Рогана рядом с Сильбиной и их двумя совместными детьми. И задумался весьма; очень затронула волшебника вся эта история, и возжелал бы он для тех двоих лучшей судьбы, лучшей участи, но и у ведьмака далеко не всё в его власти. Постоял он ещё некоторое время над четырьмя захоронениями — из гранита, базальта, мрамора и обычного камня; простоял так неизвестно сколько времени. И скребли кошки на сердце за то, что что не пришёл раньше, но он просто не мог. Проникся дух к тем людям; очень проникся. И решил ведьмак заглянуть в будущее…
6. ЗОЛОТОЙ ВЕК
Заглянув в будущее, ведьмак ужаснулся увиденному: люди стали очень зависимы от всяких механизмов и приспособлений; обленились вконец.
Содомия и разврат царили на земле, бродили по земле, стучались в каждый дом. Снятие всех запретов прямым образом способствовали скорейшему и бесповоротному разложению общества, и ничего поделать с этим всем было нельзя, явно невозможно. Убежав от мракобесия, они пришли к другим сомнительным знаниям и учениям, веяниям и кривотолкам.
Больше не было ни гномов, ни эльфов, ни драконов, ни василисков, ни гоблинов, ни фей, никого. Люди перестали верить в сказку; верить во что-то доброе. Они стали слишком самоуверенны и самонадеянны, потеряв всякую гармонию и единение с природой. От неё, от природы осталось одно лишь название: леса вырублены, пастбища вытоптаны, водоёмы засорены, загажены; рыба всплывала мёртвой, поскольку ей было нечем в воде такой дышать — тонкая, но плотная плёнка покрывала водную гладь. Кругом и всюду мусор, целые горы свалок, и всё это не успевали убирать, вывозить подальше. Людям и самим было нечем дышать — они довели планету до катастрофы своими никчёмными изобретениями; дым и смог стояли всюду, кругом сплошной туман от фабрик, заводов, машин. Некоторые из этих изобретений были в чём-то полезными, но по большому счёту люди строили их ввиду лени совершать работу самостоятельно. Дождь, некогда считавшийся благодатью, мог запросто привести к облысению и даже смерти, потому что это был кислотный дождь, рукотворное создание бездеятельных людишек. Боже, это невиданно и неслыханно…
Диким и неслыханным было то, что люди научились выращивать искусственное мясо, декоративное мясо, и мясо это было отвратно на вкус. Но люди ели, ели это толпами, огромными массами; поедали всё это в огромном количестве, поскольку
