кто-то конечно найдется. Наверное…
По словам Феликса выходило, что у них недавно вычислили крота. Сидел в архиве какой-то очкарик и аккуратненько копировал личные дела разведчиков. И отправлял лоялистам… Или их забугорским хозяевам, что, в общем-то, даже хуже.
И во время задержания этот рыцарь плаща и кинжала успел принять яд, так что одному Богу известно, какие именно оперативники Разведуправления теперь засвечены. Поэтому на такое задание было решено отправить людей надежных, с боевым опытом, но со стороны.
— Великолепно, Феликс! Услужил так услужил! — меня злость разобрала, если честно.
— Просто я знаю, что никто лучше тебя и твоих ребят с этим не справится.
— Меня?! — ну то есть я предполагал нечто подобное, но все равно это стал неожиданностью… — А в чем суть задания?
— Нужно устроить контрреволюцию в Яшме!
* * *
Я стоял за дверью, замахнувшись табуреткой. В коридоре слышался шум, кого-то тащили по ступенькам, а потом громко били ногами. И это лучшая гостиница в Трубах?
Трубы — это, конечно, та еще дыра, райончик паскудный даже для Яшмы в ее современном состоянии…
Дверь скрипнула, и ко мне в номер ввалился здоровенный детина. Он сделал пару шагов, пачкая ковровую дорожку сапожищами, и сплюнул на пол.
На голове у него была дырявая шляпа с какими-то пожеванными краями, шея обмотана грязным шарфом. Дальше я его рассматривать не стал, поскольку револьвер в его руке говорил сам за себя.
Дверь с визгом начала закрываться, детина повернул голову и вдруг увидел меня, стоящего за его спиной с табуреткой в руках.
— Х-ха! — я хряснул табуреткой прямо по дырявой шляпе, которая тут же съехала ему на лицо.
Он с грохотом, рухнул на пол, а я захлопнул дверь и кинулся к револьверу, который отлетел в дальний угол. Крутанув барабан, я довольно хмыкнул: шесть патронов, модель знакомая, это ведь табельное оружие у лоялистских командиров.
Детина застонал, и попытался подняться. Я в три шага пересек номер и рукояткой револьвера снова врезал по шляпе. Он обмяк и больше встать не пытался.
Благодаря этому типу я разжился горстью патронов, тощей пачкой денег, перетянутых женской резинкой для волос и пакетиком с какой-то буро-зеленой гадостью.
Патроны и деньги я распихал по карманам своего пальто, пакетик и резинку выбросил к черту.
Вдруг раздался требовательный стук. Я тут же шагнул за дверь, взведя курок револьвера. А что — позиция подходящая!
Постучали снова, а потом в замок несколько раз выстрелили, и дверь с шумом распахнулась настежь, и треснула меня по коленке и по кончику носа, видимо, выбитая ударом плеча.
Действительно! Сначала в комнату плечом вперед влетел парень — точная копия лежащего на полу, только вместо дурацкой шляпы — котелок. А следом за ним — два типа совершенно уголовной наружности.
Глаза у меня слезились от удара по носу, и поэтому я выпустил в них все шесть пуль, стараясь стрелять наверняка — в корпус. О конспирации теперь можно было забыть! Какая к черту конспирация?!
Комната заполнилась воплями и пороховой гарью. Я принялся за дело: особенно не церемонясь обезоружил истекающих кровью налетчиков, с трудом придвинул к двери массивное трюмо, и подготовился к бегству.
Для такого солидного дела, как налет на гостиницу, четырех человек было явно недостаточно, и устраивать тут уличные бои с целой бандой не входило в мои планы. По крайней мере, сейчас. И уж точно не в одиночку!
Нет худа без добра: я обзавелся еще двумя револьверами, солидным запасом патронов и целым арсеналом колюще-режущих предметов. Деньги перекочевали в карманы, все трофеи за исключением одного револьвера — в солдатский «сидор», который я повесил за спину.
Распахнув окно, я выпрыгнул наружу с высоты второго этажа и больно приземлился на пятки.
У парадного входа дежурили две характерные фигуры, тут же среагировавшие на мою попытку бегства.
Они принялись палить из револьверов, не вынимая оружия из карманов — типичная фишка уголовников из Яшмы.
Такой способ позволяет использовать эффект неожиданности, но сильно снижает прицельность огня. Этим я и воспользовался, петляя зигзагами, как заяц. Пули выбивали искры из брусчатки, парочка свистнула совсем рядом, и моя душа была не то что в пятках — кажется, она переместилась куда-то в каблуки сапог!
Я почувствовал себя в относительной безопасности только пробежав кварталов семь и нырнув в мрачный узкий проулок.
Кажется, никто меня не преследовал. С чего бы им меня преследовать? У них там целая гостиница на растерзание осталась… С другой стороны, я убил четверых их подельников, и устроить какие-то мероприятия по розыску обнаглевшего чужака для этих ребят будет делом чести… Если это слово применимо к таким подонкам и вырожденцам.
Нужно было срочно найти своих!
Моя легенда была самой приличной — нынче я был заграничным репортером и даже соответствующая аккредитация у меня имелась. Более того, даже газета моя существовала, где-то в Протекторате. Лоялисты всегда любили потрепаться перед газетчиками, так что это давало мне прекрасную возможность осмотреться в Яшме. Никто не препятствовал свободному перемещению по городу, но и безопасность никто гарантировать не собирался…
Теперь-то со всем этим было покончено — приближался решающий день, да и я несколько подмочил свою репутацию: хорош репортер — убийца четверых бандитов…
Остальные прибывали в город разными путями. Например, Тревельян изображал сельского фельдшера, который добрался в Яшму с группой беженцев. В эту группу еще входил незабвенный Стеценко, кого он там изображал я уже не знаю… Знаю только что приют они нашли в каких-то трущобах у Хлебного рынка.
Отряхнувшись и слегка приведя себя в порядок, я поднял воротник и вышел из проулка на свет Божий.
Раньше это было проспектом Фортуната — одной из центральных улиц Яшмы. Я бывал тут до всего этого кошмара, так что прекрасно помню магазины, рестораны, клубы и синематографы, теснившиеся по обеим сторонам мостовой, сверкавшие вывесками и громыхавшие звуками музыки. Когда-то тут кипела жизнь, прогуливались элегантно одетые пары, горели фонари и ходил электрический трамвай.
А теперь — первое, что бросалось в глаза даже в утреннем тумане — это мусор. Окурки, шелуха от семечек, какие-то обрывки, огрызки и ошметки — все это покрывало проспект тонким слоем, скапливаясь в углах и ливневых стоках. Мостовая не ремонтировалась, наверное, никогда. Ставни и шторы на окнах жилых домов были плотно закрыты, многие витрины и вывески — разбиты и изгажены похабными надписями, фонари, раньше светившие от заката до рассвета, не горели, являя миру скорбную картину из выкрученных лампочек и разбитых плафонов. Вместо них кое-где на перекрестках стояли
