Вдобавок Томас ужасно не любил одиночество – а в пустой комнате он чувствовал себя некомфортно, небезопасно. Страшный мир наваливался, сдавливал его бетонными стенами. Томас ощущал тревогу – а руки сами собой начинали дрожать. А тут еще спящие сферы, которые, хоть и маловероятно, но могли очнуться – и что тогда ему делать?
Томас будто сидел на пороховой бочке, которая в любой момент могла взорваться.
Костя – Эдвард дал ему кличку «Рвань» из-за особенностей сферы – спал мертвецки. Эдвард усыплял его капитально – за него и его здоровье Томас не слишком переживал. Был, правда, момент, когда тот чуть не умер: Томас вернулся из управления ФСБ на новой машине – а Рвань лихорадило так, что Томас рискнул разбудить беззаботно храпящего Эдварда… Но затем паренек пошел на поправку. Полностью его вылечили во время перелета в Москву: сквозная рана затянулась свежей красноватой кожицей.
По уставу «Айсы» Рвань следовало крестить прилюдно и формально – на особой церемонии. Хотя по факту он давно не сфера.
Желтая дырявая оболочка исчезла еще в процессе лечения по дороге из «Малины Хосю». Что поделать – пришлось использовать чересчур сильный контроль, чтобы вернуть паренька с того света.
Однако правила есть правила – и до момента Крещения с Рванью будут обходиться как с обычной сферой.
А вот Тимур – Эдвард звал его «Гибсон» – мог проснуться в любой момент.
Сфера Тимура была ярко синяя и покрывала его полностью – от этого айсайцам казалось, что кожа у Тимура цвета индиго. Эдвард долго подыскивал кличку: «Черника», «Сапфир», «Кит», «Медный купорос» – но все не то.
Наконец он вспомнил, как в фильме «Храброе сердце» Мел Гибсон бегает и крушит численно превосходящих врагов с обмазанным синей краской – для устрашения – лицом.
Тимур тоже бесстрашно ворвался в дом Турановых – и напал на айсайца Томаса.
Смелый и синий – «Гибсон».
К сожалению, на Гибсоне нельзя было использовать мощный контроль – порушился бы его барьер. А максимум, что может легкий, – это удерживать Гибсона в глубоком сне. Поэтому Томас на всякий добавлял в пищу сфер снотворного, а одну из рук всегда приковывал к ножке кровати.
За время няньканья Томас проникся к ребятам – и вскоре начал относиться к ним как хороший крестный – к своим крестникам. О реальной чести быть чьим-то крестным Томас даже не мечтал.
В организации узнали про две взрослые сферы, очень удивились и обрадовались – и назначили день Крещения, который совпадал с Выпускным. Однако из-за того, что Эдвард заартачился – он не хотел делиться славой и всеобщим вниманием ни с кем, особенно с выпускниками, – Крещение перенесли на три дня.
Стало ясно, что Эдвард станет официальным крестным Рвани (так как по факту его уже крестил), а вот кто крестит Гибсона – вопрос пока не решенный. Наверняка это будет большая шишка из Центра, думал Томас. Возможно, сам Аксель Херисон или кто-нибудь из завфаков: Дэмин Лу, Адель Тизонье или крестный Томаса завучфак Роберт Вен.
Все-таки взрослая сфера – это редкость в нынешние времена. И крестить ее – в высшей степени почетно.
Столь великая ценность Гибсона в глазах «Айсы» дополнительно нервировала Томаса. В итоге на нервной почве у него обострился псориаз – кожная болезнь в виде красных шелушащихся сухих бляшек по всему телу.
Зудели и болели невыносимо, они постоянно отвлекали и раздражали еще сильнее. Поначалу Томас натирал правое плечо, локти и ладони салициловой мазью – из-за чего в комнате разило парафином. Но мазь не помогла: псориаз развился на голову – и теперь казалось, что у Томаса обильная перхоть. Затем пробились бляшки на левой щеке и подбородке, а ногти расслоились – стали неравномерного цвета. Томас начал принимать гормональные препараты – появилась сухость губ и постоянные приступы жажды; он запивал ее молоком.
Тривиальная встреча с людьми становилась вызовом. Каждый раз, когда курьер чего-нибудь привозил, Томас старался по максимуму скрыть тело под одеждой. Если курьер замечал – а он замечал почти всегда, так как от боязни у Томаса, как у наркомана в период ломки, тряслись руки, – Томас сразу же пускался извиняться и оправдываться.
Он чувствовал, что виноват или его обвиняют. Томас объяснял, что это незаразно, генетика, неизлечимо.
– Простите, – повторял он. – Это отвратительно, я знаю… Простите…
Томас очень стыдился своей болезни – и скрывал ее как мог. Она появилась у него в девятом классе: сначала он говорил, что это аллергия на мандарины, – но детям без разницы. Два последних года в Центре его клеймили паршивым и прокаженным и всячески сторонились…
// В айсе чураются людей с кожными заболеваниями.
И чем сильнее Томас нервничал – тем больше он вязал. Вязание очищало его мысли от тревог; давало на первый взгляд сложную задачу, которая дробилась на множество простых – петелька к петельке, ряд за рядом.
Томаса восхищало то, что всего четыре вида петли порождают колоссальное разнообразие узоров. Простое и успешное действие – вязание – приносило ему уверенность в себе и близкое к умиротворению медитаций спокойствие. Кое-где, чтобы не сбиться, следовало считать – и элементарный, повторяющийся счет до четырех или шести – тоже утешал.
За пару лет с тех пор, как он заинтересовался ТВ-программой для домохозяек (Эдвард дрых после очередного загула), Томас освоился вязать вполне сносно. Однако он специально не торопился: ему нравился сам процесс.
Он получал почти что сексуальное удовлетворение, когда вязанка плавно перетекала со спицы на спицу. А когда стержень освобождался – успех, чувство выполненной задачи. И его поражало, что он, Томас – этот тупорылый, бесхребетный Томас, – своими руками может создать что-то красивое…
Иногда он как будто отрывался от своего тела и с удивлением обнаруживал, как его руки сами по себе – по волшебству – плетут. Он поражался плавным и запутанным движениям собственных запястий и пальцев – и думал: «Неужели это мои руки… Томас, вот это да…»
В своей жизни Томас гордился двумя вещами: научился вязать на спицах – и водить автомобиль (хотя, по правде, он преимущественно повторял движения впередиидущей машины, без «напутствующего» он вел как на иголках).
Сейчас Томас вязал в основном примитивные вещи: шарфы, шапки и штаны – все на детей (одежду он отдавал в сиротские дома). Пробовал свитера различных вязок, потихоньку осваивал мудреные раппорты.
Но у него была цель – научиться вязать кукол, как Марила.
Марила – это его девушка. Томас прятал ее от Эдварда…
Марила – короткостриженная пухленькая женщина пятидесяти трех лет, в прямоугольных роговых очках, с обаятельной улыбкой и пылким желанием начать новую жизнь. Две ее дочери уже выросли и жили отдельно – миссия выполнена.
Дети ушли – но под этим «ушли» скрывалась настоящая дыра в ее сердце. Марила была из тех женщин, которые отказались от карьеры и жизненного стиля ради своих чад. И в тот момент, когда дочки начали жить самостоятельно, Марила ощутила себя покинутой – даже, пожалуй, преданной.
