Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
Мне представляется справедливым мнение историков, относящих возникновение явления, именуемого «терроризмом», к последней трети XIX – началу ХХ века (Р. Фредландер, З. Ивиански и др.). Проследить эволюцию понятия «террор» (используемого поначалу для определения и государственного, и оппозиционного терроризма) можно на семантическом уровне. В русских словарях и энциклопедиях дореволюционной эпохи не было толкования понятия «террор». В первом издании словаря Брокгауза и Ефрона были помещены статьи о якобинском терроре эпохи Великой французской революции и о белом терроре роялистов в 1815–1816 годах (Т. XXXIII, 1901). Симптоматично, что слово «террор» производилось от французского la terreur. Во втором дополнительном томе этого словаря, вышедшем в 1907 году, появилась статья «Террор в России» (автор В. В. Водовозов), в которой террор был назван «системой борьбы против правительства, состоявшей в организации убийства отдельных высокопоставленных лиц, а также шпионов и в вооруженной защите против обысков и арестов». Период систематического террора автор относил к 1878–1882 годам. В статье говорилось также о возобновлении террора в начале XX века, упоминался террор партии социалистов-революционеров, а также черносотенный террор.
«Свидетель истории», на глазах которого прошли все стадии революционного терроризма в России, известный юрист, публицист и один из редакторов словаря Брокгауза и Ефрона К. К. Арсеньев в дни большевистского террора в Петрограде попытался проследить происхождение термина «террор». Заметив, что «в политический обиход» его ввела Великая французская революция, он писал: «Новый смысл выражение террор получило в семидесятых и восьмидесятых у нас в России, когда оппозиционные течения, жестоко и бессмысленно подавляемые, вызвали ряд политических убийств».
Таким образом, возникновение революционного терроризма современники событий относили к рубежу 70—80-х годов XIX века, справедливо усмотрев в нем новое и не имеющее аналогов явление.
Политические убийства практиковались в Европе и ранее, в начале и в середине XIX столетия, и отдельными лицами (убийство студентом Карлом Зандом консервативного литератора Августа Коцебу в 1819 году, покушение Феличе Орсини на императора Наполеона III в 1858 и др.), и организациями (карбонарии в Италии). Однако говорить о соединении идеологии, организации и действия – причем носящего систематический и «публичный» характер – мы можем лишь применительно к последней трети XIX века. В это время террор становится системой действий революционных организаций в нескольких странах, найдя свое классическое воплощение в борьбе «Народной воли».
Терроризм и модерность
Понять происхождение терроризма можно только в контексте тектонических сдвигов в обществе во второй половине XIX – начале ХХ века. Эту «эпоху перемен» в литературе последних лет принято обозначать термином «модерность» (modernité, modernity), что в буквальном переводе означает современность. Не вдаваясь в подробное обсуждение этого понятия, замечу, что оно шире более привычной «модернизации», подразумевающей индустриализацию, урбанизацию, повышение грамотности и секуляризацию. Согласно Майклу Дэвиду-Фоксу,
Модерность включает «бунт против традиции» и «глубокие изменения в восприятии времени, когда возможность перемен в этом мире рассматривается как достижимая и приближающаяся».
«Среди других ключевых процессов новое отношение к обществу и социальной сфере… зарождение идей и осознание возможности строить “рациональное” государство и общество. В целом модерность означала совокупность амбициозных планов и дискурсов, нацеленных на формирование и даже перекраивание культуры, общества и человека».
Клаудиа Верховен в монографии «Чудак Каракозов: имперская Россия, модерность и рождение терроризма» наряду с попыткой реконструкции и интерпретации биографии Каракозова как «нового человека», политического субъекта эпохи модерности, пытается показать, чем именно определялась модерность в России 1860‑х годов. По ее мнению, Каракозов был воплощением нового: получил «нигилистическое» образование, по-революционному относился к религии, страдал «городскими» болезнями, лечился в соответствии с новейшими медицинскими методами. Да и все вокруг было новым, модерным: фотография, телеграф, железные дороги, пореформенный суд, что в совокупности делало появления терроризма возможным.
Название книги Верховен следует переводить как «Чудак Каракозов», а не «Странный человек Каракозов», как это иногда встречается в литературе. «Чудак», разумеется, в «достоевском» смысле. Об этом недвусмысленно говорит эпиграф к книге, взятый из предисловия Ф. М. Достоевского к «Братьям Карамазовым»: «Ибо не только чудак “не всегда” частность и обособление, а напротив бывает так, что он-то пожалуй и носит в себе иной раз сердцевину целого, а остальные люди его эпохи – все, каким-нибудь наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались…»
Одним из таких «чудаков» был Андрей Желябов, любивший приговаривать: «История движется ужасно тихо, надо ее подталкивать». Желябов, как и его соратники, собирался перекроить общество, не останавливаясь ради этого перед применением сильнодействующих средств.
Терроризм, несомненно, явление эпохи модерности. Клаудиа Верховен хорошо демонстрирует на конкретных исторических примерах, в чем принципиальное отличие терроризма от других убийств или покушений на убийство властвующих особ. За год до покушения Каракозова Уильям Бут застрелил президента США Авраама Линкольна; 30 апреля 1866 года Фердинанд Блинд совершил покушение на Отто фон Бисмарка, стремясь предотвратить Австро-прусскую войну. В одном случае это было традиционное «тираноубийство», в другом – попытка заставить власть изменить политику. Покушение Каракозова ни в коем случае не было попыткой подправить существующий порядок или «вступить в переговоры» с самодержавием, но уничтожить его. Разница между домодерным и модерным цареубийством заключается в том, что целью первого являлось уничтожение царя, второго – царизма. «Терроризм… стремится радикально переделать мир, именно это делает его революционным, то есть модерным».
Возникновению терроризма нового типа способствовал технический прогресс – изобретение динамита, а также развитие средств массовой информации и способов передачи информации, в частности телеграфа.
Это многократно увеличивало пропагандистский эффект террористических актов. Исходя из того, что смысл теракта – не только само по себе покушение, но некое послание, Юлия Сафронова, в отличие от Клаудии Верховен, считает, что Каракозов «не состоялся как террорист», ведь смысл его акта не был понят обществом.
Зеев Ивиански пишет, что «политический террор, применяемый в современном мире, является качественно новым феноменом, существенно отличающимся от политических убийств, практиковавшихся в древности и в начале Нового времени. Современный террорист не только использует методы, отличающиеся от тех, которые использовал политический убийца (в древности и в новое время. – О.Б.), он также по-другому смотрит на свою роль, общество и на значение своего акта». Ивиански относит непосредственные корни «индивидуального террора» к концу XIX столетия. Это был период непрерывного анархистского террора в Европе и США, террористической борьбы в России и борьбы за национальное освобождение с использованием террора в Ирландии, Польше, на Балканах и в Индии.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
